Сибирские огни, 1933, № 9-10

— Кого это там сатана в эдакую рань принесла? Да дверь-то, дверь-то что па- стью держишь. Не лето тебе теперь. Али тебе не ночевать... не жалко,—ругался ста- рик. Тишка видел, что Мемнон узнал его, но для чего-то притворился злым. — Это я, Мемнон Кудеярыч! — Тишка закрыл за собою дверь и шагнул к печке. Старик поставил полено в угол и из-под руки посмотрел на него, все еще притворя- ясь, что никак не может узнать. — Да, никак это ты, Тишка? То-то бы ров- но гляжу я, што опутина бы, словно вся Курносенкова, да опять и думаю. — откуда, «епутевому { столь быстро, штоб ему в гор- ло пень стоймя... А оно и взаправду Курно- сенок вылетел. Старик сделал вид,, что не заметил протя- нутой тишкиной руки, снова взял полено и принялся обдирать бересто. Тишка сел на скамейку и от неожиданности даже нг огрызнулся. «Смотри-ка ты на старого сморчка...» Мемнон сердито бросал прленья в черный печной зев. Потом он, кряхтя и охая, полез открывать вьюшки в трубе и все время вор- чал что-то невнятно. А когда разгорелись'дрова, он сел на дру- гой конец скамейки и строго спросил: — Ты што же это, Тишка, добрых-то лю- дей подводишь, а? Курносенок, внимательно рассматривавший конец своей опояски, поднял глаза на стари- жа. — Чего это? — Я говорю, добрых-то людей чего это ты заместо себя в острог пихаешь? Хо- тя бы и Самоху. .. Мужика от хозяйства, от достатка оторвал, а сам, смотри-ка, выкатил, как огурчик. Нехорошо, эдак-то, парень! — Да ты што, мать твою курицу, направду это? — Тишка вскочил со скамейки и гля- нул на старика в упор. — Не я с тобой шутки шутить стану, — поднялся и Мемнон. — Ты че это, перво-наперво, в присутст- венном месте да на старого человека мать поминаешь? Глаза-то у тебя повылезли должно. На стенке-то -— не видишь кто? Ты че — у Вирешки своей? — Мемнон начал подступать к Тишке. Гведенькая бороденка старика подпрыгивала. Тишка смотрел на него расширенными гла- зами и качал медленно отступать к двери. Он не понял еще, как следует, ничего из сказанного стариком, но в нем уже взмыло все. нутро, охваченное чувством неистового протеста. Губы его помертвели. Он сжал ку- лаки и открыл рот, чтоб скверно и длинно выругаться: и в богородицу, и в лампадку, и в гвоздик, на котором она висит, — как это делали блатяки в двенадцатой камере. Но словно за него другой кто-то сказал ти- хо: ] — Я ничего, Мемнон Кудеярыч... Это я шутейно, — и он просительно посмотрел па старика. — То-то же. На старого человека с ма- терью — примирительно проворчал сто- рож. Тишка снова сел, но долго просидеть не мог. До обеда пробродил за деревней, опа- саясь встречи с мужиками. Потом набрался смелости и направился снова в совет. Там было людно, но его тотчас же заметили. — Курносенок!.. — Берегите карманы!.. — выкрикнул по- бывавший с отцом в городе Никитка Сви- щев. Тишка отыскивал глазами Дмитрия, но его не было. Герасим Андреич пристально по- смотрел на Курносенка, хотел что-то сказать ему, но промолчал. Курносенок так и остал- ся стоять у дверей. Он смотрел на молодежь, вбегающую в совет, как к себе домой. — Ты чего торчишь тут с раннего утра? Коли дело есть — выкладывай и уходи, здесь не питейное заведенье тебе, не Виркин вер- теп! — снова накинулся на него дедка Мем- нон. * Тишка долго не мог разгадать скрытой, а чаще всего прямой вражды к нему черну- шан. При встрече с мужиками он старался ка- заться таким же степенным, как и все. А один раз попытался даже выступить на собрании, и председательствующий Акинф Овечкин уже дал ему слово, но мужики и бабы так дружно и презрительно засмеялись, что Тишка похолодел и, как показалось ему, на глазах у всех сделался еще меньше и без- защитней. — Да я больше забыл, чем он знает... — Корове под хвост... — Тоже мир утруждать речей!.. — Головушка победная! Воры заговорили, надо уходить, бабоньки... Тишка молчал, не посмотрел ни на одного из крикунов, даже не вздрогнул, надвинул на брови снятую было шапку и шагнул от сто- ла. А ночью, от обиды и злости, рввл зубами подушку и задыхался. С того вечера Тишка перестал ходить « иа собранья.