Сибирские огни, 1933, № 9-10

бороду, как Митька Седенков, скоблить станут, о боге мысли из головы повыкинут... Вам ли о всем этом и мне ли говорить, ста- рички? Много ли нас, адамантов твердых правой веры, осталось? А там... — Мосей Анкудиныч изменил голос и, взахлеб, снова заговорил: — Благодуханье на горах, наню- хаться невозможно! Леса — топора не ви- дали — в небо дыра! И среди гор, сказыва- ют, поляна обширная такая вышла и по ней река, не менее Черновой. А рыбы в ней — лошадь не бредет! А в лесах зверья! А ягод- ники! О местах этих наслышан я от самови- дцев. Ходу ^о йх с тугим вьюком пятнад- цать дней и все на юго-восток. А найти благословленную туё долину господь геомо- , жет. ... Слышал я от грамотного, от такого гра- мотного человека, тайком тоже к китайской границе подавался. — Мосей Анкудиныч умерил голос до шопота: — На тле изотлят, говорит, вас, обезголосенных голосом. И указал он при этом на шею и по ней вот так чиркнул. — Мосей Анкудиныч вырази- тельно дернул пальцем по шее. Мужики сидели потупившись. Не один раз слушали они Мосея Анкудиныча, не одну ночь не спал каждый, обдумывая план пере- селения на границу Монгольского. Алтая, в трущобные леса, а вот дошло до окончатель- ного слова, и каждый «обмелел» решимо- стью. Сидят, уставившись в пол, опасаясь взглянуть друг на друга. Мосей Анкудиныч нервно перебирал уз- кую, седую в желтых прокустнях, бороду и вопросительно переводил острый взгляд с одного на другого. Он хорошо понимал, какими корнями, за двести лет, вросли в здешнюю землю мужики: у каждого полная деревня родни, дочки замужем. Знал он, что и не крушением старой веры понудишь му- жиков на окончательное решение: не (преж- ние времена, когда бескорыстно искали ста- ршей святого беловодья. — О брошенном не печальтесь, старики! И об оставленных не кручиньтесь: не навек! Сколько лет под татарином терпел русский народ. Свергнули! Под царем триста лет хо- дили, а сбросив — натешились. Натешимся и мы. Вернемся и все с лихвою вернем. А ты, Амос Карпыч, Селифона через дочку склоняй. Мужик он сейчас — ни в тех, ни в юех. С умом за него взяться — наш будет. .; Так-то и каждый — кого можно, с собой сбивайте, и придем мы туда своей семьей, тесной да покорной, да богу угодливой. Са- ми не уйдем —* сокрушат. ;. Попомните мои слова! Попомните! — пророчески заключил Мосей Анкудиныч и сел. Емелька Прокудкин толкнул локтем Егора Егорыча: — С тебя начинать, ты везде попереди, обсказывайся первый. Рыклин, против обыкновения обсказывать- ся начал неохотно: единственная его дочь— Фенюшка — слюбилась с сыном соседа, и Макрида Никаноровна об уходе в лес слы- шать не хотела. Да и сам он, втайне, давно лелеял мысль: за бесценок скупить' у уходя- щих богатеев пчел, маралов —.дочке в при- даное. А со своим добром постучаться в колхоз и со временем сделаться там глав- ным. При стариках о колхозе он и подумать не мог: не только стыда боялся, а уверен был, что они его, как изменника, сожгут или убьют. Начал он поэтому необычайно поли- тично: — Правильно, как есть все справедливо обсказал здесь Мосей Анкудиныч. И насчет налогу и всего другого прочего: нет сил, по самой храпке бьют и утираться не дают.. Но не обсказал он одного только, стрички, это насчет ненавистного нам всем с вами колхоза. Потому, поскольку он, колхоз, по- стольку он кость в горле. Пахотная елань у кого? У колхоза. У кого лучшие покосы? У их. Кто у всей власти в совете? Артельщи- ки. А для чего он нам колхоз наш? Для че- го колхозы по всему нашему Алтаю, когда наш сибирский мужик, можно сказать, и без того хозяйственный мужик. У реденького из нас по два десятка дойных коров не было, по семь, по восемь меринов в упряжке не ходило. А маралов! А пчел! Да что там гово- рить: помещиком жил. У каждого из нас и мясо круглый год, и масла невпроворот, и меду хоть залейся. Хоть так ешь, хоть ме- довуху вари. А им одно далось, как без- языкому песня: колхоз да колхоз! Нужен же он нам, как мертвому гармонь. Да ведь наш мужик это не то, что российский там лапотник, который жизнь свою аржаной коркой давился, да и то не досыта, на воде только и выдувался. Сибирский мужик, вто- рительно говорю вам, сам себе помещик. И вот гляжу я, мужики, на мир и вижу, что чем больше они про колхозы свои гови- рят, тем дело у них все х уже да хуже. Слов- но бы хвост у кобылы — все тоне, да тоне. Хватились, а там уж один окомелок остался, постольку-поскольку и уж на репице чисто, Ш ©олосочка. А все потому, что расписали все, йак на крашеном яичке, — социализм, пятилетка..