Сибирские огни, 1928, № 5

Станция кипела цветными платьями, платками, криками, смехом. В дверях теплушек весело и без вина пьяно буйствовали красноармейцы в новых и потому мешковатых гимнастерках и шароварах. На краю перрона ревела молоденькая богомазка, одна из добровольных жертв любви, прихо- дящей войной-дорогою. Она хотела ехать с внезапным мильим на фронт, он взял ее к себе в теплушку, но черствый начальник эшелона высадил ее со всеми незатейливыми монатками. Земля была выбита из-под ног, как ска- мейка из-под приговоренного к повешению, бесконечное падение налило сердце жутью, о которой пишут только в страшных сказках,—и слезы нель- зя было удержать. Рядом с девушкой стояла старушка, должно быть, мать и беспощадно корила дурную, по ее мнению, голову и кровь. Виновник разма- хивал фуражкой в дверях убегавшей теплушки. Товарищи' без сожаления подтрунивали над ним. И нужно было туго-на-туго перевязать жестокими узлами все жилы, чтобы остановить взволнованный бег крови—и стойко- ледяно пережить, быть может, прекраснейшую и величайшую трагедию люб- ви и долга. И это, наконец, поняли все, когда он крикнул в громыхающий разбег вагонов, крикнул ей, ставшей так неожиданно самой родной на свете: — Я вернусь!.. Жди, Лена!.. Тогда перестали смеяться над ним. Эшелон, изогнувшись пущенной по ветру лентой, исчез в лесу, город пропал. В теплушках помянули его шутками с беззлобной руганью и забыли. На площадке штабного вагона третьего класса, несоменно совер- шившего демобилизационное путешествие с солдатами старой армии, стоял комполка. Из-за плеча, как в выемку облака, выглядывало лупоглазое и растерянное лицо завхоза. Комполка слышал музыку, крики, грохот колес, видел молоденькую плачущую богомазку, догадывался о причине слез, но ду- мал о казначее. Для него было' ясно, что казначей, получив деньги, сбежал, что, если это не так,—он за двое суток должен был уже нагнать их. — «Казначей сбежал, а завтра, в Нижнем, надо выдавать красноар- мейцам жалованье. Это было об'явлено еще в Петрограде, подтверждено' в Москве,—никуда не денешься, никак не отвертишься. Завтра, возьмут его, комполка, за глотку: давай деньги! И если не выдать, то очень может быть, что на фронт приедешь не с полком, а с остатками полка. Разбегутся по дру- гим, встречным и поперечным, полкам и отрядам, так как перестанут дове- рять командирам, начиная с него, комполка, и кончая отделенным... И они правы, ибо сбежал, вот, казначей! Не красноармеец рядовой, а командное лицо. И он—единственный дезертир в полку!». Комполка повернулся 1 к завхозу. Несколько секунд они смотрели друг на друга молча. Лицо комполка бушевало все тем же тиком, он тяжело и со злобой бросил вопрос: — Ну?.. Завхоз понял': о казначее. И, задергав веками, словно пытаясьь скрыть за ними свою беспомощность, какую-то вину, ответил трусливыми словами: — В Нижнем, думаю, поди нагонит... Комполка ухмыльнулся. — В Нижнем нагонят тебе жару красноармейцы... Жалованье чем будешь платить? Закат тяжелел, тускнел, а над ним качалась, дергаясь, первая слезинка набегавшей ночи—звезда. Разорявшуюся стуками площадку продувал осты- вающий ветер. Завхоз ничего не ответил. Комполка что-то буркнул под нос, озлоб- ленно плюнул и ушел в вагон. Завхоз, приподняв стесанные плечи, пошел вслед.