Сибирские огни, 1927, № 3

Бабушка не сказала больше ни слова, молча выпила пять чашек чаю, вытерла обильный пот и, поджав губы, ушла за занавеску стелить постель. Стелила она необычно долго, бестолково перекладывая одеяла и мно­ жество подушек, и я слышала ее тихую воркотню: — Кажному свой век дан... И должон свековать его по-совеста... это тебе не пряжу размотать—раз-два. Жись, она... совладать с ей надо, тоже... А я—што? Што я? Не об одной ноге рожена, не урод какой, голова на плечах... А ты сумей, это тебе не шуточки!.. Ночью бабушка пришла ко мне и села на постель, белая и озабоченная. Я подумала сонно, что это не бабушка, а моя скомканная, взбученная про­ стынь. Но живая бабушка быстро наклонилась ко мне и, переполненная какой-то подавляющей мыслью, сказала, сдерживаясь: — А и я, дочка, век свековала не так себе... не даром... За сердце ты меня даве тронула... дай, мол, скажу... Бабушка остановилась, запыхавшись от волнения, и белым кончиком платка обтерла сухие губы: — Было дело такое... из-за меня, дочка... сорок фицеров... рас- стрелили... — Ка-ак?—крикнула я и почувствовала, как сон сбежал с меня ле­ дяной волной. — Так. Сорок белых фицеров кокнули, а сказала про их— я. — Сорок?., белых?.. Бабушка шевельнулась, и ее теплая рука легла на мое плечо: — А ты спи, дочка, растревожила я тебя, дурная... Ну, спи ты, будет у нас после разговор.. II. На утро смылась печаль с бабушкиного лица, далекие воспоминания обогрели ее сердце, и несуразный рассказ о' сорока офицерах был перевит ее легким и неукротимым смехом. В восемнадцатом году жила бабушка в городе Енутаеве, в одном из дальних переулочков и, кроме Марьяши, при ней была младшенькая Дунярка. Остальные детишки рассыпались, кто куда. Тяжкое стояло время, а пере­ улочек темный, беспросветный, не понять, что на белом свете деется, какая кутерьма? Одно было понятно, понятно до слез, до неукротимой дрожи: — ...хлебец вышел весь, до крохи, известно, какие у нас запасы? А в городе—золотом обсыпь— не достанешь ни фунту. На девчонок гляжу, сохнут птахи, сердце у меня закатывается, ночи не сплю. А баба я бойка была, да и сейчас в обиду не дамся,—н-ну, думаю, сучий ваш хвост, куды ни шло—еду за хлебом! Еду, и все тут! Твердо вышло бабушкино решенье, смирила она буйное озорство своих глаз, пошла к хозяйке бывших номеров «Париж» напротив и поклонилась ей в ноги: — Не откажи, любезная матушка, Велентина Егоревна, уезжаю я, возь - ми старшеньку мою в услуженье, на что спонадобится. А уж каки об’едки бу­ дешь им давать на прокормленье, на том спасибо... Уезжаю я, любезная матушка... Матушка Велентина Егоревна махнула полной ручкой, как от кома­ ра,— согласилась и шаркнула широким подолом, уплыла.