Сибирские огни, 1927, № 3

Бывало, гул стоит, ходуном все ходит, ка к только кончу. Со всех сторон кричат: вот это ловко! вот это здорово! вот это по-нашему! крой их, Вань­ ка, во-всю! клади, милый, на обей лопатки! Поэма «Егорка» не была напечатана, главным образом, конечно, по цензурным соображениям, ибо она представляла собою грубовато-хлесткую агитку, совершенно недвусмысленно направленную против царизма вообще, против барнаульского начальства ® частности и в особенности. Я слышал ее лишь В' отрывках. Мне запомнился очень бойкий ритм, обилие крепких и острых словечек, достаточная насыщенность меткими бытовыми штрихами. Мне стало ясно, что такая вещь вполне может иметь среди широкой аудито­ рии большой успех. От нелегального', не увидевшего свет «Егорки», сатирической поэмы первой революции, недалеко до «Дурацкой карусели»—сатирической полу- сказки» Октябрьской революции. Но здесь все же уместно поставить вопрос: а что автор дал за двадцатилетний промежуток между разгромом первой революции и полным торжеством второй? Ответа на этот вопрос литература не имеет: промежуточной книги нет. Что осталось с тем романом, о котором Тачалов упоминает в цитиро­ ванном выше письме—мы не знаем. Уничтожен он автором или не нашел из­ дателя—неизвестно. Мало известно и об авторе: в Сибирь он больше не возвращался, рабо­ тал в Самаре чернорабочим, потом открыл ларек, но торгашеских способ­ ностей не обнаружил и снова вернулся к физическому труду, лишь изредка выступая с своими новыми произведениями, и больше устно, чем в печати. С литературного горизонта Тачалов исчез, по меньшей мере, на десять лет, чтобы в 1927 году неожиданно и резко напомнить о своем существовании книгой «Дурацкая карусель»*). Книга открывается! предисловием Евгения Лукашевич. В этом преди­ словии, между прочим, читаем: «Странное и удивительное явление представляют собою и сам Тачалов и его творчество. Никаких школ, никаких законов творчества Тачалов не знает, он самоучка в полном смысле этого слова, и однако же достаточно прочесть одну его «Дурацкую карусель», эту полусказку-полубыль, чтобы понять, что это поэт, поэт необычайной для нашего времени силы, необычай­ ной близости к массам, поэт, носящий в своем сердце всю муку и боль про- шлого, всю дерзость и борьбу настоящего и всю надежду будущего...-» (кур­ сив наш). Мы' цитируем эту характеристику текстуально, ибо она весьма ответ­ ственна и вызывает некоторое недоумение. Сам собою напрашивается во­ прос: каким-же это> образом случилось так, что наша критика, от Ворон­ еного до Ауэрбаха, проглядела столь необыкновенную вещь? Тем более, что, по словам Лукашевича, «при всех литературных выступлениях со своей сказ­ кой поэт пользуется головокружительным успехом у рабочей, крестьянской и средне-студенческой аудитории Москвы и провинции». Иначе говоря, под самым носом у наших журналистов и литераторов выступает почти что ге­ ниальный поэт, пользуется головокружительным успехом, и ни в «Правде», ни в «Известиях», ни в одном из литературных журналов не упоминается об этом ни единым словом. *) В настоящее время Тачалов живет под Москвой и попрежнему не'может «устроить» свою жизнь: переходит от одной работы (большей частью, физической) к другой, часто сидит совсем без работы, переживает материальную нужду. Литературная его деятельность тоже беспорядочна и выбита из колеи.