Сибирские огни, 1927, № 3

Кое-какие советы даю я и всему остальному, но больше всего обрушиваюсь на литературу за то, что она дает только то, что есть, а не то, что должно быть (курсив Тачалова); давая отрицательное: Чичиковых, Плюшкиных, Рудиных, Обло­ мовых и подобных им господ,- она не дает истинно-прекрасного, всепобеждаю­ щего характера , которому мы могли бы подражать ; она идет в хвосте , а не во главе жизни; она зеркало, в котором мы видим свои кривые рожи, а не образ идеала, способного пробудить в нас неудержимое стремление к нему... По-моему же—Только литература может и должна вывести человеческую мысль из тупика, только она может и должна дать идеал здоровой , радостной и счастливой жизни». Ш. Личность Тачалова, после этого письма, достаточно ясна. Посмотрим теперь на его творчество. Между первой и последней его книгой'—огромная разница, да и рас­ стояние между ними большое: почти 20 лет. Первая книга называлась «Аккорды мысли», вторая, только что напе­ чатанная, называется «Дурацкая карусель». Вы чувствуете почти контраст­ ную разницу уже в самых названиях: в первом случае мысль и гармония («аккорды»), во втором— всего лишь карусель, да еще дурацкая. Правда, книжки различны и по форме: там—лирика, здесь—сатира, граничащая с памфлетом. Какова была лирика Тачалова? Применяя современную терминологию, она была «бесклассовой». По­ падались в ней—небольшой пропорцией—и социальные мотивы (нужда, без­ работица, проституция), но преобладали индивидуальные: пейзаж, раздумье, любовь. При этом пейзаж не ограничивался землей, он устремлялся и к звез­ дам (стихотворение, посвященное созвездию Ориона), а раздумье носило порою тютчевский характер,—автор много говорил о мироздании, подолгу задумывался над тем, что «И целый мир и каждый атом Слит в поцелуе роковом, Благословенном и проклятом». На многих стихах лежал налет тоски, одиночества, неудовлетворенно­ сти. Характерно, например, в этом отношении стихотворение «Ветер»: — «Здравствуй, ветер буйнокрылый, Вольный странник мировой! Я пришел к тебе унылый С неотвязною тоской... Я—изгнанник издалека, Я—оторван от друзей И тоскую одиноко Здесь о родине моей. Ты же, вольный и свободный, О тоске моей скажи»— Но, блуждая сиротливо, Ветер мечется вокруг И сторонится пугливо, Не товарищ и не друг... Если, как видит читатель, даже ветер «сторонится пугливо, не товарищ и не друг», то ведь это—крайняя степень оторванности от мира и жизни, от обоих «берегов», от той или иной целеустремленности. Еще более характерно для мятущегося поэта стих. «Распутье»: «Опять в душе моей сомненье и тревога, И злоба и любовь—и к другу и к врагу: Хотел бы всех призвать на светлый праздник бога, Но не могу...