Сибирские огни, 1927, № 3

сидя на голой скамье, поджимая под себя закоченевшие ноги,—я также был при­ нужден работать, чтобы не умереть с холода и голода. В нашей среде не признавали ни докторов , ни лекарств, ни ухода , поэтому моя болезнь так и осталась невыясненной, знаю только, что я оглох от нее. Живя в сырых, холодных и угарных подвалах, лишенный воздуха и света, сидя изо дня в день за изнурительной и неблагодарной работой, прикрываясь во ­ нючими лохмотьями, питаясь капустой и чаем,—я так бы и зачах и сгнил бы заживо , но меня спасло то, что мой горький пьяница отец, любя бродяжничать, однажды взял меня в спутники, и вот скитальческая жизнь и природа—закалили и укрепили мой организм, хотя и не вернули слуха. В это же время, приютившись в заброшенной деревенской бане, отец начал меня учить грамоте: читать—по обтрепанному листу календаря, а писать—пальца­ ми на песке. Ученье длилось девятнадцать дней. А потом опять подвалы и неподвижное сиденье за гильзами. Особенно ужасно прошлое моей семьи... Первое, я помню, как пьяный от-.-ц привез мою мать за волосы из города в деревню, помню, что и мать пила горькую, но после этой потехи она скоро умерла. Второе помню, как мой зять десять лет почти ежедневно бил сестру, вся жизнь которой мне представляется «трепанием». Он трепал ее за волосы, как бабы треплют коноплю; впоследствии эта сестра тоже стала страстной пьяницей и когда, наконец, ушла от мужа, то погибла самым страшным образом: в одно зим ­ нее утро городовые нашли ее в загородной роще, полунагую, ползающую вокруг себя по окровавленному снегу; между ее ног торчала небольшая зеленая сосенка, которую так и не могли вытащить, потому что сучья разрывали внутренности... В тот же день сестра умерла в участке в нечеловеческих муках... Третье я помню,—как у моей второй сестры муж выдирал и выдрал почти все волосы, проломил скулу молотком и вышибал зубы... Она также сделалась страшной пьяницей; за это муж опять истязал ее с непередаваемым остервенением, а она пила сильнее и сильнее... Последний раз я видел ее в больнице буквально истерзанную... Теперь не знаю—жива ли она. Четвертое воспоминание, как отец, на моих глазах , изнасиловал мою третью сестру, а брат, будучи «вышибалой» в притоне, торговал потом ее телом с самым трогательным старанием. В этих притонах сестра прожила около пятнадцати лет; несколько раз я вырывал ее оттуда, но и сам не мог удержать о т разнузданного пьянства. В последние годы ее даже в притонах держали только из милости... Т е ­ перь она вышла замуж и живет кое-как. Пятое воспоминание, когда эту же сестру один из ее любовников драл в лесу шиповником и обнаженную, и окровавленную приводил ее в чувство тем, что с а ­ дил на муравьиную кучу, а потом опять истязал... Пока ограничусь этим перечислением, прибавлю только, что вся моя жизнь прошла сквозь строй подобных фактов (курсив наш)... Это да е т мне право спро ­ сить: кто из писателей, поэтов, мыслителей и интеллигентов видал такое бес­ смысленное мученичество, особенно женщин, в современном обществе?. . Никто, никто! Двадцатилетний я, наконец, остался один. В это время механические гильзы вытеснили мою работу ; пришлось учиться другому ремеслу, пришлось поступать в ученики. К несчастью попадал к пьяницам и не научился почти ничему; зато пристрастился к чтению, хотя чтение мое походило не на систему, а на дикий, нелепый кавардак. . . Я одинаково жадно поглощал и случайно попавшуюся книжку, и старый номер журнала, и календарь, и оберточную газету... И все это урывками, таясь от хозяев. Двадцатипятилетний начал писать... Неимение свободного времени и хотя бы убогого отдельного угла—принуждало меня писать впотьмах, ощупью, когда успокоятся и уснут все... От этого развилась томительная бессонница, и вот уже восемь лет я ожидаю сумасшествия. А потом и самому мне пришлось жить по притонам в качестве музыканта... Там мне удавалось устраиваться со своей поэзией то в конюшнях, то в банях... Итак, мое образование началось в бане и завершилось там же... И вот я так и остался непригодным ни к какому труду из-за своей глухоты, болезненности и малограмотности. Когда я жил в Томске, то совет сибирского товарищества печатного дела* ) напрасно придумывало дать мне какую-нибудь должность : я не годился ни в р е ­ портеры, ни в хроникеры, ни в конторщики, ни в сторожа ; положительно никуда, как только в разносчики газет, и то кое-как. *) Это товарищество издавало «Сибирскую Жизнь», f Грим. ред.