Сибирские огни, 1927, № 3

Нечто подобное наблюдалось и у Тачалова. Книги и- манили и раздра­ жали его. Свой духовный голод он боялся утолить барским) хлебом культу­ ры,— быть может, своим классовым чутьем, пролетарским инстинктом он предугадывал, что в этом хлебе есть опасность незримого и тонкого’ яда, мо­ рального и интеллектуального гипноза, -могущих затуманить его голову, усыпить сознание, обмануть. И он забрасывал! книги, отвертывался от них,— больше того, отказывался и от предлагаемого ему руководства. Как-то раз беседовал я с ним о самообразовании. Посоветовал дого­ вориться с каким-нибудь студентом или курсисткой, даже назвал двух-трех человек, которые соглашались заниматься бесплатно. Он ответил на это- сначала уклончиво: — Не хватит у меня терпения. Да и трудно будет им со мной... Потом подумал и сказал: — Сейчас я сам себе интересен. Глухой, малограмотный, а все же и музыкант, и стихи печатаю. А тогда совсем другое дело будет. Грамотному-то не мудрено стихи писать. Образованному что? раз плюнуть... А когда вот такой, как я, искры из себя высекает—тут уж выходит иной коленкор, боль­ шого любопытства достойный.. В другой раз, в момент большей откровенности, он полушутя-полу- серьезно заявил: — Боюсь интеллигентом сделаться, к чужому берегу пристать... Он не без удовольствия бывал в интеллигентных домах, до профессор­ ских включительно-, но и тут в нем явно- боролись два чувства: с одной сто­ роны его радушно- принимали, любезно угощали прекрасными обедами, козы­ ряли им, как талантливым самородком, а с другой—интеллигентские раз­ говоры, а тем более профессорские, были ему в значительной степени чуж­ ды и непонятны, от непривычной обстановки (трюмо, ковры:, мягкая мебель, изысканная сервировка) рождалось чисто физическое неудобство, а особен­ но смущали женщины-—своей чистотой, духами, декольтированными пла­ тьями. — Сидишь, как на иголках... и голова кружится...— говорил Тачалов. Чужой берег был хоть и гостеприимен, но барский хлеб все же не очень легко лез в горло, и слишком уж резок был контраст между этим берегом и тем, от которого отплыл барнаульский поэт и музыкант. И каждая радость на этот берегу казалась изменой тому1, другому. Но пусть о том другом' бе­ реге расскажет сам Тачалов. 0 . В августе 1913 года, задумав выпустить в свет новую книгу, поэт, пе­ рекочевавший тогда в Самару, обратился к одному из крупнейших томских адвокатов П. В. В—скому с пространным письмом о содействии к изданию книги и попутно рассказал свою автобиографию. Так как даже самых чер­ ных обстоятельств своей жизни Тачалов никогда не скрывал и так ка к авто­ биография его уже цитировалась раньше М. Горьким, мы приводим здесь не­ сколько страниц из его письма, где его жизнь, личность и основы мировоз­ зрения выступают еще рельефнее. Вот эта тачаловская исповедь: ... «М. Горький назвал меня «человеком страшной жизни» и был прав: во мне действительно сконцентрировался весь ужас черного царства поддонков общества. В детстве я не знал ни любви, ни ласки, ни игр, ни развлечений: трехлетний я уже был посажен за работу (ручная выделка гильз для папирос), а шестилет­ ний,—полуживой, покрытый гнойными язвами, из которых сочился гной и распол­ зались черви, прикрытый грязными лохмотьями, кишащими паразитами, с трудом