Сибирские огни, 1927, № 3

Девяноста шесть верст горного пути, 96 верст маленький паровозик тре­ плет свой пятивагонный хвост, и часто* пассажиры хватаются за стены' рука­ ми, чтобы не вылететь. Мой спутник, Е. Н. Пермитин, рассказал мне, что, кроме железно-до- рожной линии, Усть-Каменогорск связан с Риддером грунтовой, колесной до­ рогой на десяток верст короче. И мне странным показалось это обстоятельство потому, что строителя­ ми дороги были1расчетливые англичане (Уркарт), которые во* всяком случае от постройки хотели не красивых горных видов, а большей продуктивности, меньшей стоимости самой постройки и ремонта. Кто же тогда заставил англичан в чужой стране, куда они приехали не для забав и'развлечений, строить такую дорогу? Но факт остается фактом. ■Наш маленький вагон битком набит пассажирами и их скарбом. Неко­ торые, несмотря! на тряску, устроились, сидя на скамьях, вздремнуть, но боль­ шинство* бодрствует,—еще белый день,— и, чтоб скоротать время, поддержи­ вают общую беседу. Я наблюдаю за парой стариков. Белобрысая женщина, уже пожилая, ка­ чает на коленях плачущего ребенка. Ребенок не унимается и силится перекри­ чать стук колес, грохот вагонов. Ребенок—девочка с длинными белыми* (со­ вершенно белыми) волосами и плаксивой мордочкой. Суровый отец сидит ря­ дом; он брит, с короткими обкусанными густыми усами и такими! же густыми серыми бровями. Он не успокаивает дочь, его пятнистое суровое лицо спокой­ но, хотя он почти ежеминутно кричит грубым черствым голосом: — Задяру! Девочка пугается и на минуту смолкает, потом опять; — Ма-а-а-мк!.. И снова; — Задяру!.. Между тем, его словоохотливая жена, не обращая внимания на крики мужа и девочки1, завязывает разговор с группой интеллигентных женщин. Глядя на прекрасного ребенка молодой матери*, она философствует: — Вот родила и ничо тебе не подеялось, как маков свет вон горишь, а аборту ежели-б сделала—капут бы тебе, на век не баба, а чорт-те чо... У меня их вон, слава богу, десятеро было и я здоровеханька,—с гордостью заявляет она,— пушшай даже одиннадцатый родится—согласна, никуды не денисси, а го­ родских баб я дюже ругаю. Драть бы их надо, окаянных, да во как! Гулять да с парнями обниматься любишь, дак и родить люби, а то гуляет-гуляет, а по­ сла— аборт—все кишки у ее вымотают, тады и скрипит всю жизню, как по- сохше дерево. Кому така баба нужна? Ни людям на погляденье, ни мужу в ра­ дость. Сделат аборт, а через две недели опеть иди. Так, дурочки, и загонят се­ бя в гроб. Опеть же убивство. Как ни как, а он уже там дате. Пошто убивцу за это садють в тюрьму, а бабу пошто не садють? Пороть их надо за тако дело. Десятого, сказываю, родила и ежели бог одиннадцатым благословит—чо же поделать—рожу, а аборту делать не согласна. Интеллигентки крутятся от ядовитых слов простой бабы, прячут глаза, хотя каждой из них хочется сказать в защиту городских, сказать о том, что «десятичные» роды сделали ее похожей на ту, которая «скрипит, как посох­ шее дерево». Но они стыдливо отворачиваются и заводят свой разговор. ...В вечернем густом тумане мы проходим мост через Громотуху. В ок­ не видны белые гранитные «булки», накатанные в русло половодьем, и по этим «булкам» судишь о колоссальной мощи реки, небольшой, но с большим укло­