Сибирские огни, 1927, № 3

В голове нет мыслей —м это самое сладкое, самое настоящее, самое нужное. Потому, что Павел принес с собою городские, свои, тогдашние (о том, что было до домзака и там, в камерах и на пустынном тюремном дворе), не­ нужные-здесь мысли. • Ночью Павел редко просыпается. И утрами— ясными розовыми- и вол­ нующими утрами— он с трудом продирает глаза, и часто- видит возле себя хозяйку, Ксению, которая трясет его за плечо и громко кричит: — Заспался! Будет спать!.. Вишь, солнце-то уж где!.. И когда, проснувшись от чужих прикосновений и громкого голоса-, он замечает склонившуюся над собою Ксению, Павел весь с’еживается и зами­ рает и ждет чего-то. Но уходит хозяйка, он выскакивает во двор к полубочью с холодной водой, плескает себе на руки, на лицо расплавленную свежесть утра и, на­ скоро позавтракав, отправляется в поле. Но наступает неизбежное утро, когда Павел, проснувшись, схватывает Ксению за руку и не соображая, не думая, как во сне, который только что отлетел и еще виснет вот где-то здесь близко-, тянет к себе. И чувствует, что рука Ксении, поддавшись в первое мгновенье, сразу крепнет, напрягается- в сопротивлении, и голс-с женщины, ставшей сразу жестоким и отчужденным, звучит властно и угрожающе: — Но-но!.. Не балуй!.. Думаешь, ежли кривая, так можно?! Сон тает без остатку. Павел убирает быстро и тревожно свою руку и виновато- молчит. А потом целый день, на работе, за обедом и позже, за неторопливым ужином, прячет свои глаза от женщины, норовит уйти, когда можно-, от ее взгляда. И только в полутьме остывающего' вечера, прежде, чем уйти спать, ловит Ксению и просит: — Ты, Ксения Михайловна, извини меня... Напрасно я утром обидеть тебя хотел... Совсем напрасно. Женщина, хоть лицо ее скрыто вечером, отворачивается от Павла. Па­ вел слышит тихие и примиренные, дро-гнувшие слова: — Ну, коли сам сознаешь, отчего же не простить? Я зла не буду дер­ жать на тебя, Павел... Павел облегченно вздыхает и уходит спать. А ранним свежим, бодрым и, звонким утром, его будит непривычный го­ лос. Он открывает глаза и видит возле себя Арину Васильевну, крестную. 12 . Широкую деревенскую улицу дважды перерезали кривые проулочки, сбегающие к гумнам, к темному, прохладному бору. Над второй избою с краю от нижнего'проулка белеет вывеска. Неодинаковыми, разбегающимися буква­ ми на вывеске чернеет: «Сельсовет». В летние страдные дни крыльцо сельсовета пустует. Только изредка вы- ковыляет из дверей и сядет на верхний приступок сторож Афанасий—Афонь- ка-кривоногий. Он сядет, широко и неуклюже расставив выгнутые дугою ноги, почешет выдубленной черной рукой под трепанной меховой шапкой, глядит на пустынную, серую улицу и плюет, долго откашливаясь, на нижние ступеньки крыльца. Редкие, застрявшие на деревне, мальчишки, пробегая мимо сельсовета, мимо Афоньки кривоногого, высовывают ему языки, дразнят его. Афонька свирепей плюет, сует в сторону охальников кулак и хрипит: — У, гаденыши!.. Черти болотные!..