Сибирские огни, 1927, № 2

Я кончил или, вернее сказать, остановился. Примусов пыхал папиросой молча, неподвижно. — Ушли вы, батенька, из этого заколдованного мира «звуков сладких, молитв и проклятий». В артистической жизни больше шипов, чем роз. — Да ведь я это знаю,—возразил я. — Конечно, знаете. Но я имею добавить, что «овчинка, пожалуй, вы- делки не стоит». Голос вам изменяет, вы его лучшую часть—высоту и тембр— потеряли. Что до музыки, то вам придется начинать с азов—дело томитель- но скучное. Не прочесть ли нам ваш опыт по части описания корабле- крушений? — Я сам хотел просить вас прочесть и сделать поправки, где нужно. Мы добросовестно проштудировали черновик, сделали поправки, на ко- торые я согласился, кое-где поспорив. После экспертизы Примусов вздохнул и резюмировал так: — Пожалуй, напечатают, если Иван Сергеевич... На его суд и волю. Накануне нового года я отправился к Ивану Сергеевичу с импровизи- рованным портфелем под мышкой; там у меня между разными делами была и поспевшая к тому времени моя первая рукопись. На одной из улиц я встре- тил еврея-рабочего, бежавшего из России по мотивам ему одному известным. Шапочным ремеслом он зарабатывал себе скудное пропитание, ежедневно посещал библиотеку, читая взасос и газеты и журналы. Экспансивный по на- туре, он нагораживал факты и мысли в вавилонскую башню и говорил-гово- рил... держа слушателя в хаосе фраз и выкриков. Разумеется, он был «кра- сный и крайней». Белорусский выходец, он обладал к тому же плохим рус- ским языком и невозможным еврейским акцентом. — Вы куда нибудь себе идете?—спросил он меня. — Как видите, шевелю ногами. — Вам дело есть или на променад? . — Повидать одного человека. — Молодого, приезжего, революционера? — Все наоборот. —- Русский он или иностранец? — Русский по всем швам! — Это хорошо. Ежели русский, то мне больше ничего не надо. — А чем он зарабатывает себе на табак? Пенсион имеет? — Это литератор. — А... пишет и печатает. Знаю, это—Тургенев. Угадал? — Да,—сознался я. — Я об него думал. И об него сейчас будем говорить в нашем кружке.. Пойдем к Тараторкину. Послушайте, что только там скажут о Тургеневе, Он себе пан, помещик, буржуй и прокисший ретроград. Наш кружок не хочет с ним встречать русский новый год. Пусть он сидит в своем доме и читает свои барские для панов сочинения. Это ему наказание! Что? Я смотрел на Юдку,—так звали его все,—как на шалого мальца, кото- рый поет с чужого голоса и плохо разбирается в своих словах. Возражать ему я не стал, а с любопытством пошел з а ним, чтобы по- слушать мотивировку остракизма, налагаемого ребячьими руками на «кра- су и гордость» своей страны. — Отца «Отцов и детей» судить вздумали,—иронизировал я.