Сибирские огни, 1927, № 2

Дворцы сами по себе—шедевр искусства, а содержимое их захватыва- ло и поглощало меня целиком. Рафаэль, Корреджио, Тициан, Рембранд, Му- рильо, Веронез -ft du mi no r es (им же не есть числа) учили меня прекрасному в искусстве. Увлекался я и скульптурой, просиживая часы перед лучшими ее образцами. Изредка вечерами ходил в театры, которых в Париже было множество. Однажды я увидел афишу: «Michel St rogof f— Картины из русской жизни». В сообществе нескольких эмигрантов я побывал на этой пьесе. Там видели мы все: массы живого груза, шик и блеск парижского бомонда!, рус- ского посланника и всякий генералитет. Пьеса, разумеется, пустая. Но меня поразили декорации, грим и костюмы. Я не пожалел потраченного времени. Но наибольшим наслаждением для меня было побывать в Большой Опе- ре. Сходивши туда! один раз, я забыл о существовании Одеона, Шато и др. Я был на Фаусте, Гугенотах, Жидовке. Возвращаясь домой после этих пьес, я чувствовал себя измученным, усталым и несчастным долее plusaul t ra. .. Несколько дней после оперы я не находил себе нигде места и покоя. Меня мучила, изводила мысль, переходившая в уверенность, что я пошел не по своей дороге, не нашел своего призвания. Теперь я вижу и знаю, где мне должно' было быть, теперь я восприял мир звуков и ощущений, теперь я со- знал свои истинные наклонности, но тем хуже для меня! Глубокая пропасть образовалась между теперешним мною и оперой. Ничем не заполнить ее и не повернуть колеса истории назад. Я погиб без- возвратно... Где возьму тот сильный тенор, которому в Москве на вечерках не при- давал цены и который я растраггил, стараясь заглушить шум морских волн. В свое время нужна была школа и правильная постановка голоса. Ах, правильно сказано: «Что имеем—не щадим, Потеряем—плачем ». Временами меня стала одолевать беспричинная злоба, но об'екта зло- бы я точно и ясно определить не мог. Чтобы найти «самого себя», я набросился на чтение, умышленно не стал посещать оперы, делал большие прогулки в городе и его окрестностях. В соборе Дома Инвалидов, у гробницы Наполеона я просиживал часами, наблюдая пеструю, снующую здесь публику, иностранцев, ходил часами под знаменитым куполом Пантеона, подолгу 'Простаивал на площади Согласия, у храма Магдалины, слушал орган в Not re d a me de Paris, бродил по Булон- скому лесу или в Бют-де-Шамон, где в сталактитовом гроте выкуривал не менее двух папирос, словом сказать, старался забыться и отвлечься. Перелом совершался медленно. Первое время я чувствовал себя безна- дежно больным, потом поправляющимся, и этот период тянулся долго с пере- ливами к полному выздоровлению, или остро вспыхивал во мне огонек мечты, которую, казалось, можно осуществить. Однажды изумленный Примусов выслушал мое чистосердечное призна- ние и о писательстве, и о пении, и о музыке. Левой рукой облокотился он на свое колено, согнулся буквою «С» и с низко опущенной головой говорил: — Так. .. так... Да что вы?!... Эк, куда хватил... Ну, а дальше, дальше... Нет, уж этому не бывать!..