Сибирские огни, 1927, № 2

ей быть и ночлежкой. Засидится читатель до полуночи, а домой далеко, и дома холодно и неуютно... Тогда бродяга говорит, что он хочет чаю и от- дыха. Напьется со мной чаю en p o u d r e, что покупали в аптекарском складе, сдвинет газеты к одному концу стола, сложит журналы по сторонам, посте- лет ветром подбитое пальто и спит. Ночевали также и целые компании гу- ляк и виверов, как они сами называли себя за поздние визиты. Правда;, кон- свержи делали легкий выговор за подобные отступления от условий найма квартиры, но дальше дело не шло, а потому и вновь повторялось то же самое. Мое положение было таково, что я, открыв утром читальню, уходил на весь день до вечерней выдачи книг, предоставив читальню воле рока. Посети- тели приходили и уходили без всякого- контроля.' Раз в месяц я должен был являться к И. С. Тургеневу в улицу Дуэ с до- кладом о состоянии дел библиотеки. Так было заведено и исполнялось свято. К моему появлению в Париже с И. С. Тургеневым у колонии выросла глухая борьба. Эмигранты находили, что И. С. разыгрывает левого с левыми, а с правыми правого, что это непозволительная игра. Иезуитизму нет места среди русских. В одни двери впускает либералов—Салтыкова-Щедрина, Ста- сюлевича, а в другие—русского посланника в Париже и иных прочих бюро- кратов, вплоть до вышептавшихся и выдохшихся чиновников, прожигающих во Франции остатки жизни и средств. Конечно, зеленая молодежь набрасывалась на И. С. с пеной у рта, а лю- ди средних лет—относились более умеренно и были такие, что стояли горой за «красу и гордость отечественной литературы». Волна нападок то поднималась, то падала до полного штиля и вдруг— караул! Тургенев поместил в русской ретроградной газете письмо, где называл себя либералом английского пошиба и что он не революционер. Никто не входил в мотивы этого письма. Повода к нему тоже никто не знал. Все азартно набросились на писателя, не принимая его об'яснений. Вы- шибли из-под ног его скамейку, чтобы он повис у позорного столба. Горячие и азартные советовали мне писать ему о делах, но на-дом не ходить. В раздумьи, как мне быть, я вспомнил Петра Лавровича и пошел к не- му со своим горем. Торопливо и возбужденно я изложил ему все. Он изредка давал короткие реплики, предоставляя мне высказаться до конца. Наконец, П. Л. сказал: — Я имел об'яснение с Иваном Сергеевичем из-за этого- -письма, но то, что вам говорили, не совпадает с моим отношением к Тургеневу. Он был, есть и будет солью земли, и партийные ме-рки к нему неприложимы. — Это так издали. Но, являясь к нему, я должен быть на чеку... может выйти неловкость... — Пустяки,—сказал П. Л.—Ничего подобного не случится. Он всегда любезен, внимателен и корректен. Это я знаю по личному опыту и отзывам тех эмигрантов, что- бывают у него и сейчас. И. С. всегда даст хороший совет, не откажет в- помощи- соотечественнику, как было со многими, нередко зло- употреблявшими его терпением и средствами. Ваши с ним отношения будут деловые, а «како веруеши» он никого не спрашивает. — И все-таки я не буду чувствовать себя самим собою, как, напри- мер, у вас. — Не робейте. — Не это, а... — Понимаю... талант, знаменитость, недоступность. Но вы увидите олимпийца в лучшем значении этого слова. И, дабы не смущалось сердце т>- ше, я дам свою карточку.