Сибирские огни, 1927, № 2

— Сынок!—крикнул Ляляй- Петька пошевелился и открыл глаза. — Пришли!—сказал он, потягиваясь. Багровый синяк расплылся на его щеке. — Вставай, двигайся!—приказал Ляляй. Медвежья гурьба вывалилась на улицу. Петька вышел последним, щу- рясь от солнца и прихрамывая. Ляляй взлетел на передок. Сыновья и племянники полезли в экипаж. — Семен!—приказал Кузьма:—зажигай фонари! — Светло, тятя!—возразил Семен. — Зажигай, говорю!—побагровел Ляляй. Он сорвал шапку и бросил ее в экипаж. Семен подошел к передку, чиркнул спичкой, дотянулся до одного' фонаря, потом до другого. — Садись!—крикнул Ляляй и тронул вожжи. Тройка помчалась. Солн- це поплыло над тройкой детским шаром, но только шаром не тусклым, а льдистым и рубиново-блестящим. Дивя народ Ляляевой лысиной и прыгающими на передке фонарями тройка выскакала за околицу. Барский дом был виден отсюда—мертвый и приплюснутый. Ляляй перехватил вожжи и погрозил приплюснутому медвежьей лапой. Сыновья и племянники завели песню, Ляляй полоснул кнутом по кон- ским спинам, тройка рванулась, и звонкая дорога дрогнула от кованного то- пота. Ветер засвистел. Ляляй привстал на передке и, полосуя конские спины, закричал: — Наша взяла!.. Он не знал,—озорной мужик,—что Бамбуров бежит в этот час к Стал- бунцу. Он не знал, что через семь седьмиц Сталбунцовы люди вырвут стру- ной натянутые вожжи из разудалых рук... Ночные костры. На станции Мензелинск, заменяя взорванную электростанцию, полы- хали ночные костры. Матросский сводный отряд выстроился у поезда. Сидоров встал перед строем. И вот в дверях вагона возникла кожаная фигура. Матросы увидели нар- кома. Белая его рука легла на железные перила. Он блеснул стеклами пенснэ и произнес приветствие. Строй шинелей и курток отозвался оревом. Нарком чуть запрокинул голову и заговорил. Он заговорил о последней борьбе и о том, что труд, дисциплина и порядок спасут Советскую Россию. Матросы стояли перед наркомом, за ними встала идущая Россия и замер торжественный гул... В конце речи острая бородка наркома вонзилась в воздух, он сломал рот в треугольник и треугольником рта вычеканил выкрик: — Все на Урал! Матросы утопили выкрик в непередаваемом оре и сломали строй, оркестр невидимо загремел, костры запылали ярче. Единственный час истекал. Костры горели на путях, выхватывая рты и лица, фанфары пели торжественно, и над зернью толп, над смутью выкриков встал человек, неповторимый, как судьба.