Сибирские огни, 1927, № 2

Мы молчали. — Кто любит мороженое?—топнула ножкой Норочка, глаза ее вспыхнули. — Я люблю!—вызывающе крикнула Верка, — И я... люблю...—нерешительно добавила я, желая поддержать друга. Тогда Норочка медленно поднялась со стула и посмотрела на нас сверху: — Придете завтра ко мне. Мы обедаем в четыре. Прошу не опаздывать. Мы поняли, что так говорит и смотрит ее отец, достойный генерал. Не- ожиданное приглашение нас смутило. По дороге домой мы пересчитали давно пересчитанные тумбы, на углу встретили знакомую старуху с собачкой. Зво- нили к вечерне, городок сладко дремал, весь в оранжевых пятнах заката. Верка осторожно тронула мой локоть, лицо ее стало напряженным. Она спросила, вытянув верхнюю губу нежным хоботком: — Ты не знаешь... что такое мороженое? Я не знала, что такое мороженое, но... но, может быть, у него небес- ный вкус? На другой день мы с Веркой, обе розовые и разглаженные, вышли на блистающую улицу и пошли по ней, как деревянные. Мы страшно волновались. Белый особняк Ганрио закачался у нас на глазах и пополз нам навстречу. — Звони!—подтолкнула меня Верка. Щеки ее пылали. Я надавила холодную кнопку звонка. Ничего. — Сильней! Резкий звон прокатился внутрь, должно быть, там был пустой ко- ридор. Вслед за звоном послышались тяжелые шаги, и дверь бесшумно откры- лась. Мы увидели пушистые усы, закрывшие розовые щеки. Глубокий бас упал на нас сверху: — Что там угодно? Мы переглянулись: «Какие мы маленькие, а он большой, у него усы, а у Верки на. платье—пятно». — Норочка... мороженое...—пролепетали мы, обмирая. — Сегодня не принимают. Усы сгинули, и дверь закрылась беззвучно, как в сказке. Только час спустя мы поняли все, до конца. Мы исходили весь город, забрели в опусте- лый гимназический двор, уселись за старой каланчой, прямо на теплый и су- хой мусор. Тут Верка расхохоталась и потом расплакалась. Она даже не пла- кала, а визжала, захлебываясь в слезах, как обиженный кутенок. Наплакавшись, мы до темного вечера придумывали страшные казни для Норочки. В гимназии, из гордости, мы рассказали, что ели мороженое, похожее на круглый шоколад. Однако, в глубине нашей детски-отчетливой памяти мы затаили го- речь настоящей, человеческой, незабываемой обиды. Глухая тропа. ... Развернулись стремительные прения, люди горячились, лихорадочно курили, был давно потерян строгий регламент. — Теперь скажу я... можно?—вскочил Чупатый, резко отставляя стул. Широкие скулы его горели, над глазами рассыпался буйный вихор. Он по- топтался на расставленных ногах и поднес к глазам клеенчатую тетрадку: