Сибирские огни, 1927, № 2

— Меня зовут Алексей,—глухо, из воротника поддевки, сказал он. — Вы горите!—взволнованно прошептал Чупатый, сгребая рукой пепел с колен Голубева. — Глеб...—медленно сказал Ефремыч, вычерчивая на столе тщатель- ный треугольник.—Глеб—партийная кличка Голубева, он стал большевиком в 16-ом году, на фронте... к вашему сведению. Кто просит слота? — Кто имеет слово?—повторил он, обводя глазами собрание. В углу поднялась рука. — Пожалуйста!—кивнул головой Ефремыч. Слушая, он взял мою записку, перечел ее, на лбу его разлилась хмурь. Он набросал несколько слов, смял бумажку, и комок вложил мне в ладонь. Я с трудом слепила торопливые, раз'ехавшиеся слова: «Генерал Ганрио... рас... стреливал... город... не по... мню, в России... Его пор... т... фель. Мороженое. Тогда я вспомнила тихий российский городок, пыльные окна нашей гим- назии и ученицу Норочку Ганрио. Я вспомнила, как каждый день, после утренней молитвы, стройно и нежно пропетой старшеклассницами, мы выравнивались рядами и приседали в глубоком реверансе перед седой и надменной дамой Биберштейн, нашей на- чальницей. В зале вставала душная тишина, прерываемая только шелестом платья и скрытым шарканьем ног. Именно в такую минуту в залу вошла Норочка Ганрио,—ее вела за руку смуглая дама в пышных мехах. Началь- ница обернулась и вдруг, потеряв свою надменность, торопливо подошла к даме, приняла Норочку и осторожно сняла с нее розовый капор. Это было столь необычно, что зала смешалась и загудела. Так начались неожиданности и наше унижение, принесенные Нороч- кой Ганрио в древние стены гимназии. Седая начальница Биберштейн была с нею ласкова до угодливости, сумасшедшая мадам Шанталю с первого уро- ка была глубоко покорена Норочкой, говорившей на чистейшем француз- ском языке. Тукан, большеносый и несчастный учитель рисования, подобо- страстно прочил ей талант. Аннушка, наша добрая сторожиха, одергивала платье и вытягивалась перед Норочкой, как солдат. Аннушка жила, в каморке, под старой чугунной лестницей. Мы любили прятаться там от длинной и раздражительной классной дамы, прозванной Гитарой. В каморку пришла однажды и Норочка Ганрио. Аннушка, кланяясь, подала ей единственный стул. Мы кучей утискались на кровать. Тогда Нороч- ка заговорила, растягивая слова и покачиваясь. У Норочки были совершен- но белые, прямые волосы, лежавшие на голове ее, как парик, и зеленые ру- салочьи глаза в светлых и нежных ресницах. Норочка сказала нам, что отец ее важный и достойный генерал. — Достойный,—протяжно повторила она непонятное слово. Я подума- ла, что это—«Достойное», молитва, которую мы пели каждое утро в зале. Я сказала об этом курносой и буйной Верке, та насмешливо фыркнула и в темноте больно ущипнула меня за нос. — У нас, девочки, есть деньщик, и даже есть два-а. деньщика,—запела Норочка, раскачиваясь на стуле,—я его туфлей бью, девочки, а он старый, у него усы вот такие. У нас каждый день бывает мороженое, вы любите мо- роженое?