Сибирские огни, 1927, № 2

лись такие же фрагменты, как от какого- нибудь Гераклита Темного. Издательство Пирожкова в конце XIX и в начале XX века выпусти- ло три тома сочинений Щапова, — казалось бы, что они вызовут хотя бы некоторые отклики в научном и лите- ратурном мире. Этого не случилось. Щч- пов остался Гераклитом Темным. И сей- час интересуются его биографией, а не содержанием его работ; биография же его имеет не мало легендарного (конеч- но, в широком значении этого слова). Это создает много противоречий. Щапов представляется, как «мелко-буржуазный интеллигент крестьянского происхожде- ния», как «демократ» в противополож- ность «социал-демократу», как типичный «мужик» и пр. В основу кладутся, глав- ным образом, биографические данные,— Щапов происходил из «почти мужичьей седы». Между тем, Щапов происходил из той среды, из который вышли Чернышев- ский, Добролюбов, Пыпин, Сперанский, т.-е. люди довольно гаки различных, хотя и «либеральных», миросозерцаний. Как известно, эта же среда дала не мало марксистов. С младенческих лет и до ягт зрелого х:но:иесгва 1Цаш'« «рожл жишь в сте- рах сначала б;>рсы. а потом аминарии. Весь мир был заключен для него на дол- I ис (р'Мена в эти* « 1енах. H j них он i'.i короткие срок I вырывался н;> IIVJII ниЙ воздух деревни. На характер стены за- крытого учебного заведения могут HI всю жизнь наложить неизгладимую пе- чать, но едва ли это образующая миро- созерцание среда. Сельский дьячок, сыном которого был Щапов, вел «мужицкое» хозяйство, т .-е. крестьянское, трудовое, т. к. сам пахал и косил. Но он не был мужик по своим хозяйственным, бытовым, социальным от- ношениям. Когда дьячок с мешком и кор- зиной обходил дворы прихожан, набирая «мучки», «яичек» и пр., его отношение к «дателю»-мужичку далеко не были отно- шениями мужика-хозяина. А это так густо окрашивало семейную обстановку, что н могло не оказывать влияния на миро- понимание и малого ребенка. Эти отно- тпения остро, даже больно чувствуются. В лекции о конституции есть автобиогра- фическое место. Как и т. Покровский, мы считаем его заслуживающим быть про- цитированным, ибо, помимо всего проче- го. оно и в литературно-художественном отношении интересно. «Когда я в первый раз в жизни ; —рассказывал Щапов.—выез- жал в одежде крестьянского мальчика одной отдаленной провинции, из самого глухого захолустья, из деревни, в глав- ный губернский, город,—меня тогда силь- но поразило резкое различие города и де- ревни, городских и сельских жителей; там—крайне убогие хижины, в городе— чересчур высокие, огромные, каменные палаты; там люди проще и грубее, здесь хитры и говорят каким-то осо- бенным языком и т. п. Я задумался. По- том меня всегда погружало в какую-то грустную думу, когда я в месячную зим- нюю ночь, русскую, морозную, градусов в 35, видел длинный обоз с кладью, как он тянется, напр., от Казани до Перми, или от Томска до Казани: мужички идут, кряхтя, подле воза, то одиноко, то артелями, с обнаженными лицами». Далее Щапов говорит о том, что у Усгрялова и Карамзина не видно «исто- рии масс так называемого простого,, чер- ного народа», и спрашивает: «разве это гражданское большинство и в истории вечно должно быть безгласно, пассивно, недеятельно?». Он, с обычным для него во всех его сочинениях пафосом, говорит о колоссальном труде, вынесенном рабо- чим народом на своих плечах по строи- тельству гражданственности. «Послу- шайте!»—восклицает он с задушевным порывом: «целые века, начиная от IX и до XVIII века, акты исторические и юриди- ч ские почти на каждой странице гово- рят о неутомимой, богатырской, стра- дальческой работы русского сельского народа, о движении его на все четыре стороны, сквозь леса дремучие, болота, мхи непроходимые со своими заветными спутниками—топором, косой, сохой и бо- роной. Акты юридические о том только почти и говорят, куда ходили топор, кос* и соха или где крестьяне посажали, по- ставляли починки в лесах, разрабатыва- ли страдомые леса, деревни». Спустя полтора десятка лет, в послед- ний год своей жизни, Щапов в статье «Что такое рабочий народ Сибири», по- мещенной в Иркутской газете «Сибирь», неизменно возвращается к той же теме: «рабочий народ обстроил Сибирь для бу- дущего развития в ней социально-гуман- ной общественности и научно-сознатель- ной культуры». Он попрежнему говорит о «гигантской работе»—о том, что «по- всюду стучал топор, строились слободы на пне и колоде». У него нет крестьянской идеологии s противоположность городской; у него противополагается трудовая масса тому «эгоистически-приобретательному», «бур- жуазному», «корыстно-материальному» классу, который главное свое средоточие имел в городе с его «чересчур высокими, огромными, каменными палатами». Это идеология труда.