Сибирские огни, 1927, № 2

IJO дожить на применяющиеся в экспериментальной психологии весы, уравно- весить и сказать что-нибудь неприятное, он мгновенно перевернется головой вниз. Вся кровь бросается у него к кулакам и клыкам (не потому ли его твор- чество такое кровяное?). Даже тогда, когда он просто констатирует различ- ные подробности: у Итина в рассказах встречаются иностранцы, он не умеет материться (ну, разве э то плохо?), кажется, что Зазубрин ругается. В проти- ьоположность газетной критике, в своей статье Зазубрин коснулся лучших, по его мнению, вещей, напечатанных в «Сибирских Огнях» за 5 лет, и нашел, что это—плохое топливо: кизяк, таежная сырь и ни одной сухой щепки! Нет, полнокровную злость Зазубрина, е ю богатую и драгоценную эмоциональность хорошо использовать для большой драки, но не с писателями. Честное слово! И вот, в итоге весьма фигуральных выражений и не менее красноречи- вых фигур умолчания, писатель—либо впадает в меланхолию (стоит ли пи- сать, если такая критика! ), либо вырабатывает в себе абсолютный иммунитет ко всякого рода высказываниям на его счет, как вырабатывается иммунитет к оспе, ссоре унего на кухне. В обоих случаях результаты глубоко отрицатель- ны. Отношение разбирающегося читателя, mu t a t is mu t a n d i s , такое же. В худшем случае, писатель начинает ценить дешевый успех скандала. В луч- шем—собирает критический сор для сатирических своих замыслов. Так вошел ь художественную литературу критик «Советской Сибири», товарищ Сережа Ирочкин. — К безглазой критике я безнадежно глух, провозглашает певучий Иван Ерошин. Глаза, конечно, есть, но похоже, что выпрямители частенько подража- ют мифической Фемиде. Сия халатная баба, писавшаяся через фиту, изобра- жается взвешивающей с завязанными глазами различную идеологическую пушнину. Не обладая разумом, она, для беспристрастия, практиковала испы- тание огнем, водой и другие божеские способы, а т а кже гадание на кофейной 1уще. За то, слово ее было крепко: сказала «виновен»—башку долой,—без осо- бых рассуждений. Подражать-такому беспристрастию в разбойную древность было очень почетно: шансы правых и виноватых уравнивались. Но в XX веке .пора и с Фемиды снять повязку. Взвешивать вслепую ценность художествен- ных произведений, без достаточного понимания их (недавно один товарищ публично признался, что не понимает критикуемого произведения и все-таки бросил автору тяжкое обвинение—в реакционности), без установившихся, вы- веренных, литературно-критических взглядов и навыков, заниматься литера- турой «между прочим», для очередного «выпрямления» прямой линии,—нет, э то не критика. Всем, правда, нужна практика; но каждый хирург обязан доТ- го практиковаться на трупах, прежде чем ре з ать живое тело. Вообще: надо учиться и специализироваться. .. У нас, в Сибири, благодарная, на мой взгляд, среда для очень дружной работы. У нас нет литературных групп. У нас есть единый союз писателей. По- давляющее большинство поэтов и писателей—выходцы и з рабочих и крестьян, советская интеллигенция, коммунисты. Кажется, можно было бы найти общий язык. Кажется, делались первые шаги. Но откуда же продолжающиеся обвине- ния революционных авторов в «буржуазном упадочничестве», в «реакцион- ности», в «развращении» других? Все это не проходит бесследно; все это от- талкивает, разделяет. А в это время сгорел Нанкин.