Сибирские огни, 1927, № 2

к себе на квартиру и упросил мужиков пойти к нему на чай. Мужики давнули дух свой, согласились. И когда шли мимо фотографии, отвернули головы и гово- рили о вышине пожарной каланчи. Роликов взглянул на витрину и видел, что его портрет оплескан, и подумал: не собаки ли это и, наверно, это потому, что вит- рина низка. Мужики, когда прошли фотографию, озирались, и им вслед фотограф рычал и ка=чл кулаки. В гостиной Роликова—ни кресел, ни шкафов—простые венские стулья и го- лый стол. Курносый мужик—веки глаз пухлы—веньгучей породы, пил чай и одним глазом в потолок, другим под стол. Товарищ Роликов вводил ходоков в курс международных событий: читал им газетную информацию и на географической карге, повешенной на стене, каранда- шиком отмечал:—«Здесь вот социальная революция рвет узы. Здесь вот классо- вый антагонизм в зените. Здесь вот тронулся лед. А здесь—кон'юнктура рынка колеблется». Ходоки слушали, прикусывая сахар, и тот, что с серьгой, мотал волосами, жевал бороду и силился что-то понять, когда понимал, то подмаргивал и подда- кивал; веньгучий смотрел на карту и на товарища Роликова и онемел в улыбке какого-то курносого высокомерия; тот, что большевиком прозывался, слушал, слу- шал, вскочил со стула и к карте, и пальцем пощелкивая по ней: — Когда я в учебной команде состоял,—замучили, проклятые, с этими кар- тами. Какие, говорят, там кочки, кусты, леса. А то и земли спрашивали. Это все им покажи. А коснись нашего брата-мужика—не разыщем мы ваших владений... Товарищ Роликов отпрыгнул от карты и к бывшему большевику поч- тительно: — Дорогой товарищ, вы меня не дослушали. Ах, ведь нельзя же rajf... Мужик с серьгой поднялся, раскланялся, разбросил руки, борода во грудь: — За хлеб, за соль, за сахар,—и взяв кружку, повертывал ее перед глаза- ми. —А вот в деревне посудины не так. Дрянь. Вито, воровано, крадено, Только... Товарищ Роликов толковал ходокам: — Это вот ваза. А это стакан. А это вот кружка. А портреты на них—это вот Калинин. А это вот Троцкий. А это вот Зиновьев. Мужики качали головами и не могли разобраться.—Калинин походил на Троцкого и на Зиновьева, Троцкий походил на Килинина и на кого-то еще, а Зи- новьев походил и на Троцкого, и на Калинина, и чуть-чуть на себя. Роликов до ворот провожал мужиков, и красная борода с глазами, секу, щими колени, просила о грани, о столбе, о яме и о старике. Роликов видел чей-то необ'ятный размах рук и говорил о медицине и о курсе в международных событиях». Каргополов—писатель начинающий, неустоявшийся, но, бесспорно, та- лантливый. Его смелое, может быть, даже дерзкое выступление надо привет- ствовать. Сегодня здесь много говорилось о необходимости отражать совре- менность. Мне кажется, что Каргополов один из первых откликнется на вы- раженные здесь по>мелания и даст современность, смело разрезанную, густо присыпанную солью сатиры. Перехожу к заключительной части своего доклада. Я, конечно, сделал, товарищи, очень беглые характеристики своих собратьев по перу. Я не мог -сделать подробного разбора всех наших авторов, т. к. их у нас 25 человек. Мне хочется поставить два вопроса: есть ли Сибирь в нашей литера- туре, и есть ли в нашей литературе то, что я называю бусинкой эпохи? (В каж- дой эпохе есть своя бусинка). Нашел ли наш писатель эту бусинку—ее все- проникающую коллективность? Сибирь в нашей литературе, товарищи, есть хотя иногда с елочными украшениями, иногда в заспиртованном виде. «Бу- синка» же еще не найдена. Сибирский писатель еще ни разу не ставил в осно- ву угла своих работ революцию, диктатуру пролетариата, как условие уничто- жения всякой власти человека над человеком, всякой эксплоатации человека человеком. Вопросы колоссальных геологических смещений в классовых пла- стах человечества—наш писатель в полном об'еме еще не поставил. Для него, повидимому, важнее или, может быть, ему более по плечу были личные драмы,