Сибирские огни, 1927, № 2

Только и мог рассказать о своих обидах Хао-Чан. Ревность заползала в мысли Хао-Чана... маленьким червяком и росла, обращалась в змею и жалила. — А может дети не твои, не Хао-Чана. Ни одного слова не говорил об этом Хао-Чан прежде, а теперь не вытерпел и спросил: — Айна, я тебя не бил... никогда не бил... твоя мужа бил, мой не бил. Скажи, дети Хао-Чана или Киан-Те-И? — Брось ты эту канитель, буду я на желторожих, косоглазых смо- треть, тебя одного будет. Обидными показались эти слова Хао-Чану: значит, и он желторожий, косоглазый. — Айна, не надо это говолити. Я сказал: все будет у тебя, Айна, чер- вонца будет, все будет. Я сказал: Хао-Чан не блосай,. Айна... и не блосай. Длуги женшин не надо... В тот день Хао-Чан сказал: — Какой ты пел, Айна, песня? Мой не понимай. Скажи, о чем песня? Потом запел заунывную китайскую песню. Китайская песня... тоска. Хао-Чан знал, что жизнь нашла и готова дать пинок, что разлетится вся прачечная и не будет вывески: прачишна китайца из Шанхая Хао-Чан... а может будет... но имя Хао-Чан будет замазано белой жидкой краской и будет сделана надпись: прачишна китайца из Хань-Коу Киан-Те^-И. И муж у Айны будет не Хао-Чан, а Киан-Те-И. В ту ночь Хао-Чан говорил: — Айва... душа болит, болит. Доктола надо, шибыко надо... там англи- чана... Шанхае... ты газета не читай, а я читай—там англичана... Англичана меня били, плетью шибыко били... мой надо Кантон войска... Шибыко надо... Ты, Айна, замуж за Киан-Те-И выходи—я плачишна оставил, челвонца оставил. — Ну, брось молоть чепуху, спи. И спал Хао-Чан и видел свою прежнюю жизнь, когда он за несколько чох (меньше копейки) работал целый день. Потом видел своих врагов англи- чан, которые били его плетьми. Арина усыпляла сына и пела: баю, баю, бай, спит в шубейке горностай... Утром рано Хао-Чан собрался уходить. Поцеловал Се-Е-Шу," Ни-На-О... сказал: — Мой ушел Шанхай. — Ну тебя с глупостями. — Мой челвонца оставил, мой уходиль Шанхай. Жизнь дала пинок. Жизнь нашла Хао-Чана. Зернышко одуванчика ле- тит на ветру. От удара футбольный мяч летит вверх. Почему бы и Хао-Чану вновь не полететь от пинка жизни. — Вывеска пиши: прачишна Киан-Те-И, китайца из Ханькоу.—И в тот день не пришел Хао-Чан домой. Жизнь знает, что делает. Арина шакала . .. усыпляла Сережу и пела: — Баю, баю, бай, спит в шубейке горностай, спит березка за окном го- лубым купальским сном. Бай, баю, бай, сватал варежки шугай. И эту песню теперь слушал пьяный Иван Дмитриевич Бубликов. — Не голоси, баба, ходю жалеешь. Выпил последнюю рюмку в бутылке, крякнул, как утка, и сказал: