Сибирские огни, 1927, № 2

Вечер. Под навесами двора мерно жуют лошади. Понурые джетысуй- ские собаки еще не оправились от дневного зноя и бродят меж навозных куч, опустив хвосты и уши. На дворе не замолкает перебранка. Дюжие крестьяне семиреки в са- погах, при надобности могущих заменить пудовую гирю, дразнят киргиза, уверяя, что купленные им для жены резиновые подвязки сделаны из сви- ного хвоста. Быстро темнеет. Во Фрунзе ночь наступает немного раньше времени. Виною тому Ала-Тау, синие, громадные, с вечным снегом на: вершинах, от- роги Тянь-Шаня. Я, уроженец Западной Сибири, смотрю на эти громады с некоторой тоской. Я привык к широким горизонтам, люблю степь и море. Горы, же и лес я недолюбливаю, хотя и признаюсь в этом с опаской. «Ах, какой вы не- чуткий, вы не любите леса и гор»—звенят в ушах восклицания знакомых. Я стою, глядя Hai снежные вершины, и мечтаю: теперь-то никто не по- смеет сказать, что я не люблю гор, потому что не видел их, как следует, видел лишь паршивые пригорки... Нет, я отвечу, что был в снежных горах и все же остаюсь при старом мнении, а город в горах—это город в яме. Пусты горами восхищаются легочники... В этот момент на террасе появляется европеец из колониального ро- мана. Безукоризненно белый костюм, пробковый шлем, ленивая посгупь. — Хозяин, эй, хозяин, с Такмака подводы есть? Получив ответ, европеец не уходит. Прислонившись к перилам балкона, он некоторое время глубокомысленно глядит на горы, затем переводит взор вниз, туда, где у стены каравана сидит поющий дунганенок. Горящая папи- роска выскальзывает из пальцев европейца и летит вниз. — Пианиса, падылес,—вопит дунганенок. — Каково?—Человек в шлеме, снисходительно улыбаясь, глядит на меня.—Разрешите прикурить. Слово за слово. Местный служащий. Железнодорожник. — Мы, железная дорога, автономны тоже.' День отдыха здесь мусуль- манский—пятница, но мы празднуем воскресенье. Например, городская стан- ция по воскресеньям не работает. Ха-хе! Как нравится столица? Вот при- личных ресторанов нет, а сартская кухня—-кухня ведьмы. Хотя у Марии Петровны, что за садиком, можно покушать недурно. Не сходить ли? Я сыт, но перспектива поесть с чистой тарелки, приличными, не зала- панными ножом и вилкой—заманчива. — Идемте. Ночной Фрунзе зловещ. Узенькие, но обсаженные высоченными де- ревьями улицы томят своим однообразием. Впрочем, одна из тех, которую мы пересекаем, выходит из ряда вон. Ямы, груды камней, глыбы преграждают наш путь. — Следы наводнения? Камни с гор?—справляюсь у спутника. Он смеется. — Нет, Советскую мостят. Закоулочками обойдя городской сад, где гремит оркестр и сквозь гу- стую зелень деревьев мерцает кино-экран, мы выходим к неким мрачным руинам, озаренным лунным сиянием. — Облисполком строят,—снова об'ясняет мне спутник.—Самое боль- шое будет в городе здание. В переулочке навстречу нам попадается женщина под чадрой.