Сибирские огни, 1927, № 2

От прошлого в городе 1 сохранились старинные постройки, казармы и тюрьма, повидимому, современница Достоевского. На этих же зданиях (на- слоения всех времен)—«Религия—опиум для народа», «Мир хижинам, война дворцам»,—по-киргизски и по-русски, на стенах и на фундаменте, сохранив- шиеся от эпохи романтизма революции, когда она, нуждаясь в жизнях, ши- роко растворяла тюрьмы. Преступники делались верными бойцами революции. Распаляемые залпами, они отдавали свои жизни, оплодотворяя мятеж, как те самцы, что умирают, оплодотворяя. Теперь наша эпоха приняла не менее героический стиль. Казакстан поражает своей деловитостью. Обучаются допризывники-киргизы в садах. Чувствуется спешка Азии, запоздавшей в веках. «Патрон», «осечкоотража- тель», зловеще звучат в окружении киргизских слов. Эти юноши, не воевав- шие с тех пор, как их предки сложили под курганы мечи (курганов вокруг Семипалатинска много), как дети, любят оружие. Семипалатинск—старинный русский город. Степняки, по условиям бы- та, издавна не умели владеть городами. Даже во время нашествий они, как полая вода, сбывали обратно в степь, лужицами задерживаясь в предместьях. Кочевникам принадлежали не города, а окружающая степь. В центре, около торговых учреждений и базара пересекаются следы верблюдов и лошадей со всех сторон неба Казакстана. Здесь степняки— буквы разрезной азбуки,—мелькнет нужный человек и затеряется на годы в степи. Семипалатинский базар живописен: громадные волы лежат на песке. Муки такое количество, что площадь напоминает развалины Афинского хра- ма: кули-колонны сверкают ослепительно бело. Они сегодня приплыли по Иртышу на плотах. Толпа хребтами и отрогами теснится между лавок. Кир- гиз ведет медлительного верблюда. Верблюд—лебедь пустыни. Повороты его умной головы пленяют тонким изяществом движений. Даже в тележной упря- жи он непосягаемо задумчив и горд. Базар богат шерстью. Под навесом лавок щиплют эту шерсть, погру- жаясь в занятие скучное, как песочные часы. Торговцы книгами жалки; кру- ги торгового водоворота их не достигают. Отсутствуют самые ходовые учеб- ники; беллетристика разбита, как Дон-Кихот после сражения с мельницами; она—только какие-то случайные слухи о когда-то, где-то отшумевшей ли- тературе. Здесь особенно ясно, что Семипалатинск всегда был окраиной, тупи- ком. Сегодняшний поезд, незаметный, как лодка, приставшая к берегу океана, выбросил немного тихих людей. Одно крыло базара—кумысные ряды. Заглядывая в кумысные, кафе и столовые, вы стали бьт искать здесь недостающего человека 1 для вынашивае- мого рассказа, как на барахолке, среди железного старья, подыскивают ключ или гайку. Лишь глубокой осенью эта часть базара тиха, как русло реки, изменившей свое течение. Кумыса большие чаши-озера, осененные го- ловами. Он (кумыс) стремительно толпится в горлышке опрокинутой четверти. Вот также на закате, на зов:. «Кроу, кроу»—кобылицы теснятся в ущелье и бегут к рукам доилыциц, и селезенки у них играют так же, как этот кумыс: «Кроу, кроу». Сегодня праздник. В каждый балаган зазывает музыка. Пальцы, что щипали верблюжью шерсть, наполняя не один куль, щиплют струны и обе- гают гребешки гармоник, как ветер обегает смеющийся ковыль. Чужая му-