Сибирские огни, 1927, № 2

На выступе сторожевой бойницы Сидит Ермак и смотрит, как блестят На солнце срубы новые... как тихо Перелетают птицы; на ночлег, Стряхая с веток иней серебристый... Как розовеют снежные поля, Синеет лес...—Весна уж недалеко. И скорбь и гнев—на сердце Ермака. О, край великий, дивный и безлюдный, До моря-океана распростертый! Глухая и суровая земля, Политая чужой и нашей кровью, Ты спишь еще—ребенком в колыбели— В дремучих дебрях и дремучих снах, А над тобой враги мечи скрестили... Ну, что-ж, борьба не кончена еще. Крепись, дружина вольных удальцов. Острей точите бердыши и копья, Кремневую пистоль прочней за пояс! Чугунных ядер к пушкам сыпь еще! А если глух к нам будет государь, Злопамятством и властью распаленный? А если, по стопам дружины храброй, И в этот край, как в вотчину свою, Кичливые бояре понаедут, Приказные и войско... и, смеясь, Возьмут казачью вольницу в железо? А на Москве веселый звон, А на Москве веселый пир, Какого не бывало. «Царь новым царством вознесен»,— И славит патриарший клир Великих дней начало. Шумит Москва пьяным-пьяна, Не молкнет скомороший пляс... — Хо-хо... все будет наше!— Хлебнувши меду и вина, Попы гугнят: «Восподь за нас», Шатаются и машут. Купцы орут, тряся мошной: — Эх, был бы только тут заряд, Чай, соболей там хватит!— Бояре с удалью хмельной, С насмешкой тайною, кричат Хвалу казачьей рати.