Сибирские огни, 1926, № 3

— Это, значит, ты, подкидыш, оставлял нас б е з обеда!— закрич а­ ла Таня. Вот почему счета из лавки были всегда такими большими. Петя помолчал, морща лоб, потом сказал: — Вы меня обижали, давали мне меньше есть потому, что я маленький, а я всегда хотел есть, очень хотел... — А тогда, папин чемодан?— спросил Коля злорадно, с плохо скрытым удовольствием. — Да, я продал. Я остался дома один, позвал татарин а и продал ему. Он тогда просил меня продать ему шкаф и кровати, но я не продал. Я тогда боялся, что он все схватит и убежит. Он все трогал, все рассматривал и все просил продать. Я испугался и заплакал. Он ушел. Я их больше никогда не звал, я боялся. — А мое платье?— спросила Таня. — Нет, это Коля взял. — Ты врешь!— закричал Коля визгливым головным голосом. — Зачем мне врать?— сказал Петя.— Я бы тогда ничего не говорил. Коля больше не задавал вопросов. Молчали. В низкие окошки заползал черный вечер. — Боженька, прости меня,— ск а зал Петя. И его слова холодом капнули в Таню и Колю. Им стало жутко. — Боженька, прости меня!— выкрикнул Петя. И тогда Колю охватила зависть, слепая, жадная, беспокойная зависть, что э то т восымилетний гаденыш говорит та ки е слова. — Замолчи, змееныш, вор, подкидыш!— истерично закричал он. Петя тихо заплакал. Таня зажгла пузырек с керосином. А когда пришел отец, Петя опять рассказывал. — Я пошел продавать свой крестильный крест. У меня нигде не хотели купить, говорили, что у маленьких нельзя покупать. Меня ругали. Потом* одна торговка на улице купила и сказала, что грех продавать свой крест. — ... тогда мне было пять лет. Графиня Леля растегивала мне штаниш­ ки и целовала мне там... Она просила никому не говорить и давала мне кон­ фет. Я никому не говорил.. Потом, плача, трясясь, страстно, моляще спрашивал: — Папа, ты скажи мне, скажи мне,— правда, что я не твой сын? Они всегда ругают меня подкидышем... всегда... что я не твой сын... Весь день Петя исходил мучительным, изнуряющим поносом, ночью плохо спал, вскрикивал и скрипел зубами. Д е н ь 4-й. Таня с раннего утра стояла в хлебной очереди. Ночью шел дождь. Висел промозглый холодный туман. Под стынущими ногами чавкала холодная грязь, коченели руки, и гнилой холодный ветер врывался под тощее пальто, хлестал по лицу. Вместо хлеба, выдали зерновой овес. Что с ним делать? Таня злая, продрогшая до костей, пришла' домой. Страстно хотелось горячего чаю, жгу­ чих глотков. Т ак ныла грудь. — Петя, живее з а кипятком!— крикнула она, неистово растирая по­ синевшие руки. — Я не могу,— сказал Петя.