Сибирские огни, 1926, № 3

плевые к акие? А вот храни их, к ак зеницу ока. Это пока. А завтра в этих бу­ м аж к а х может миновать всякая надобность, и они очутятся либо на свалке, либо полетят в широкую пасть печи. — И человек в днях жизни своей та к же,— шевельнулась у Ксенофонта Лукича где-то далеко, в за к у т а х мозга, мысль.— Пока молод, пока не иссяк ключ силы твоей— ты всем нужен, тебя, к ак «дела» вот на добрые полочки- должности ставят. А постареешь— кому нужон?.. Выкинут, к ак пса ненужно­ го, на задворки и будешь прилавки лизать у тех, к то на добрых полочках хтоит. Эх, и много же этой несправедливости в жизни! Сказал т а к себе Ксенофонт Лукич и будто сразу всю жизнь припомнил. Куцая она и дорожка, по которой шел, та к а я узенькая, незаметная. Прошел и следу нету. Покойный отец был маленьким чиновником в консистории, а когда помер, Ксенофонту Лукичу 17-й годок наступил. Из жалости архиерей определил его на отцовское место. И к а к определил, так вот 35 лет, не вс та­ вая, и сидит Ксенофонт Лукич. Дело свое, можно ск а зать , до тонкости усвоил, а только как вспомнит, что 35 лет просидел сиднем, та к тошно станет, ровно душа Ксенофонта Лукича и сам он весь в эти нитки, точно в невод, попались, запутались и не выйти теперь из него. Нет, не выйти... И сегодня вот, взглянул на большую связку ниток, что висела на гвоздоч­ к е у шкафа, озлобился: — Облагодетельствовал несчастного сироту з а долгую службу отцов­ скую... Штоб тебе на том свете столько радости отпустил господь, сколько мне на этом... А еще... ваше преосвященство!.. Жулики все и баста!.. Шпана!.. Кто кого и к а к— вот самый большой ваш закон... Служители бога живаго' Озлобившись, даже нутром к а к -т о покачнулся Ксенофонт Лукич, по­ качнулся и почувствовал, что уже теперь не удержаться. Закрыл шкафы, надел пальтишко, шапку надвинул и пошел. Осенняя поздняя оттепель расквасила уличную грязь. Серые улицы и хму- ' рые злые люди. Торопятся, шлепают по грязи. Глаза спрятаны, у каждого свое на уме... У Ксенофонта Лукича еще большее зло о т этого. Шел по улицам, словно не знал, куда идет, а когда стукнулся лбом о низкую дверь хибарки на площади, сразу догадался, что пришел к За х ар к е. Т а к всегда бывало. Ни разу • не проходил, чтоб не стукнуться. Входя, согнувшись, выругался: — И како го ты лешего, З а х а р к а , дверь такую сделал?.. Придется тебе з а голову мою отвечать... — О-о!.. Сам гупродком идет!— крикнул, вставая навстречу, З а х ар к а. Черный, закопченый, к а к чугун печной, точно дни и ночи он сидит над к о т ­ лом, над своими аппаратами, над выгонкой ханжишки.— Дай, старуха, место человеку... ...На улице уже начинало темнеть, когда Ксенофонт Лукич вышел от За х арки . Качался он из стороны в сторону и тихон ь ко пел: «От юности мо-ея-а... Мно-зи бо-рют мя-а стра-а-сти... Но сам...».