Сибирские огни, 1926, № 3

И. Завернув в одеяло тюфячек и подушку и набив мелочью маленький че­ моданчик, Ксенофонт Лукич рано утром покинул старую квартиру. Улицы стылые и безлюдные, дощатые тротуары скрипят под ногами, пуга­ ют тишину рани. Но Ксенофонт Лукич рад этой пустынности— не хочется встречаться с сослуживцами. В доме еще все спали, но дверь входная открыта. Ксенофонт Лукич, важно щелкнув ключей, вошел в свою комнату. Наспех покрыл топчан тю ­ фяком и одеялом, бросил в голова помятую подушку и задумался. Чемодан р а з­ бирать трудно— стыли руки. И только сейчас заметил в углу, за столом, сло­ женные ржавые трубы и горбатую «железку». Долго возился с печкой. Не хватало главного— дров. Вышел во двор. Прислушался— тихо. Прошел з а сарай. Там, с сосед­ него двора, прислонилась к забору целая поленница сухих, мелко исколотых, березовых дров. Брал с оглядкой и с оглядкой принес в комнату. Печка вначале немного задымила, потом наладилась. Раскрасневшими­ ся боками скоро наполнила комнату приятным теплом. Надо раздеваться. Завернул покурить и, став к зеркалу, сказал, точно оправдываясь: — Сами посудите: пятьдесят лет честной жизни!.. В консистории слу­ жил, отцу Исидору в делах монастырских помогал— карандаша ломаного с собой не утащил. А сейчас кому нужна моя честность? Все живут з а счет жалких о статков некогда могущественной России. Т а к я ту т при чем?.. Я не вор. Я беру то, что сейчас вправе брать каждый... А собственность— по со- вецким законам — расплывчатое недоразумение... Будет. Так, што ли, сказываю?.. Собеседник, покуривая, ободряюще ответил: — Совершенно правильно, Ксенофонт Лукич!.. Ноне с голоду можно подохнуть при честной-то жизни... Большевики— они народ дошлый, все на свою сторону воротят. Наша власть, дескать, мы хозяева, а кто посмеет хозяину ск а за ть слово?.. Ведь большевики— э т о каста, милый мой... Они, брат, друг дружку ни з а что не обидят, а ты -то вот сдохнешь, как тарак ан в брошенной квартире, з а печкой... Что прежде: господин... господин... А иной дядя, может, и часу в своей жизни не был господином... А ноне — т о в а р и- щ и!.. Кхе-хе... Штучка-с!.. И Ксенофонт Лукич оживляется. — Согласен!.. Согласен, братишка, во всем!.. Ну вот до последнего мизинчика на ноге... Т а к оно и есть!.. Затянулся последний р азок, плюнул на ладонь, потушил цыгарку и принялся з а разгру зку чемодана. На стол— большой лист бумаги, а на него коробки от папирос, с перьями, с огрызками карандашей, шкатулку со старыми пуговицами, иголками, к а ­ тушками ниток и другой мелочью. И, когда нагибался з а шкатулкой, случился грех: отлетела пуговица от штанов, и они, к а к с вешалки, быстро сползли к коленям. Но где пуговица? Шарил, шарил по полу— нет. Начал рыться в ш катул­ ке и вдруг заметил: к р е с т . Т ак ой простой медный крестик, покрывшийся зеленой ржавчиной. Всю жизнь носил его, а пришли большевики, собрался поступать на службу и снял: говорили, что при поступлении всех осматри­ вают, к т о с крестом— не берут, подыхай с голоду, а без крестов которые, тех всех принимают.