Сибирские огни, 1926, № 3

— К чорту!.. Тридцать верст лишних! Наплевать, пойдем через Инно- кентьевское!.. — Вы полагаете?.. — Не полагаю,— кривит губы хорунжий, и глаза его поблескивают.— Не полагаю, а уверен, что нужно идти через Иннокентьевское... — А я думаю— наоборот,— нужно бы обойти это село... Кто их там зн а ет? .. Идем* пока хорошо, не было бы хуже... Хотя— Кедровый перевал, грязные зимовья, вши... Надоело все это... Да, да!.. В полутемном, задымленном и заиндевелом по углам, с промерзшим окошком-бойницей зимовье два молоденьких прапорщика накаливали прож­ женную до’ дыр железную печку и по-детски радовались теплу и золотым по­ лоскам света, ложившимся на грязном земляном полу. Были они молоды, один т а к совсем мальчик с пухлыми губами, с пуш­ ком на верхней >убе и с кудрявыми беспокойными прядями давно нестриже­ ной русой головы. Были они молоды, и потому бездумно и безмятежно пошли в э т о т зим­ ний таежный путь з а спокойно-ленивым, но властным полковником и стре­ мительным, горячим, неуемным хорунжим. Казалось так просто: армию разбили красные. Где-то на севере, гово­ рят, близко, остался большой, еще сильный, еще готовый к победам и завое­ ваниям отряд. Стоит только прорезать двести-триста верст заснувшей в зим ­ нем томлении тайги— и снова откроется манящая даль былой жизни, снова оживет мечта о походе в большие города, где электричество, шум офицер­ ских собраний, музыка и сладкое ощущение власти и силы... Поэтому отрывистый деловой разговор полковника с хорунжим не ин­ тересовал их. Они не глядели туда, где те, наклонившись над грязным и гру­ бым столом с разложенной на нем картой, спорили, дымили табаком и что-то решали. Разогретые сладостным и баюкающим жаром, они тихо разгова­ ривали. — Из французских духов м арка Коти теперь самая элегантная. — Я не особенно люблю французские... Солиднее английские... И знаете, когда духи мешаются с запахом хорошего табаку... — Да! Это—шик! Немножко духов— чуть-чуть, потом сигарный дым и легкий зап ах белого вина... У моего дяди был недурной вкус. Ах, дядюшка! дядюшка! Жуирует он теперь в Париже. Молодец! Успел и себя перевезти и капитал. — Да-а... Красные полосы лижут земляной пол, играют на лицах, вспыхивают, трепещут. Молчание. Полковник с хорунжим бросили рассматривать карту. Они молчат. Сердитые, усталые. Дверь зимовья с треском распахивается. Буйно врывается морозный пар. Вместе с паром в зимовье входит пятый. Он молча стряхивает с себя снег, бросает на лавку рукавицы, стаски­ вает обледеневшую ушанку и похлопывает ею по полушубку, по штанам, по ьаленка м. Он молчит, и словно вместе с холодом в зимовье входит с ним тягост­ ное напряжение. Полковник деланно озабоченно возится с чем-то у с гола, хорунжий, поблескивая цыганскими глазами, разжигает трубку. А т е—двое молодых у печки тихо и выжидающе глядят на вошедшего.