Сибирские огни, 1926, № 3

Подкос вылетел из узл а крепления при взл ете оттого, что колесо ударилось о к очку необорудованного аэродрома. Конечно, в т а ки х усло­ виях благополучно л е т а т ь мог только необычайно искусный летчик. Я невольно вспомнил, что немецкое название самол ета— «Цапля». Бедная, благономеренная немецкая цапля! Летать бы ей, да л е т а т ь по тихим благоустроенным бюргерским болотам! В Советской России, в каменных лапах нашего летчика, она «Сибревкомом» носится над дикой тайгой и девственными степями. Матрос дальнего плавания^ •У Незначительный ремонт за держивает наш вылет из Кузнецка. Идет дождь. Мы сидим у товарища X. Он читает нам свои стихи. Играла, пела, танцевала. Труда и времени не мало На это убито. Ну да что ж? Без этого не проживешь. На столе у него книга Де-Стендаля (Анри Бейль) о любви, о рожде­ нии любви, о надежде, о различии в рождении любви у обоих полов, о красоте, развенчанной любовью, о стремительности и громовых ударах, о женской гордости, о женском мужестве, о лекарстве о т любви, об уязвленном самолюбии, о первом взгляде. Мы зеваем. X переходит на «производственные» темы. Стою у станка, Шлифую работу. Не доходит и это. И тогда всех нас выручает роговец Волков. Он ищет меня. Я не узнаю Волкова: из цемента он р аскисает в глину, и з глины в трясущуюся слезливую труху . Волков дрожит, плачет, скрипит зубами, бьет себя кулаком в грудь. — Веришь—нет мне, дорогой товарищ З а зубрин , я ведь вместе с Владимиром Ильичем в Якутке был. И Калинин там был. Ох, башка Ленин! Три шага по к омн ате сделат и готово— решил. А Калинин три дня думат, штоб надумать, сколь Ленин. Веришь—нет мне, дорогой товарищ, я з а политику пришел из Балтийского ф л о та на каторгу и в Якутку. Я-то в семом году пришел, а Ленин позже меня (то ж е самое, слово в слово, говорил мне другой роговец Копылов Василий, выдававший еебя з а э л ек тро -механик а Путиловского завода и члена партии с 6 -го года). — Веришь—нет, вот они, шомпола-то, нагайки где сидят. Волков истерически за гол яе т спину. — Вот, дорогой товарищ, чего они с нами делали. А у жены моей колчаковцы ти т ьк у отсекли. Ну, б е зу с л о в н о ,ия их бельзином обливал и живьем у тюрьмы сжигал. Тюрьму тую, в крепости, я своим рукам спалил. А милиционеров Миляева и Петрова мы с женой распилили, и пила т а у меня хранится. Эх, дорогой товарищ, другой раз посмотрю на нее— вот, мол, была моя власть! Посмотрю, да поцелую ее. Я прошу продать мне э ту пилу для Новониколаевского музея. Волков соглашается. Я пишу с его слов «бумагу Миколаевскому музею». Вот она. «Когда-то товарищ Волков Филипп Андреевич был в партизанах со своей женой Антонидой Амельяновной. Приехали мы из тайги с партизанами с отрядом обои с женой и с девочкой пяти лет. Выехал из тайги с партизанскими отрядами, безусловно, которые были мои враги, сердце мое не могло вытерпеть и зачал я их тем оборотом, как они меня казнили, зачал их пилить пилой около тюремного замка,