Сибирские огни, 1922, № 1

Уже четыре дня, как мы вышли с последнего жилья по одной из тех троп, которые служили здешним обитателям еще тогда, когда не было здесь ни рус- ских сел, ни железной дороги. По нашему предположению, она должна была вывести нас к Спасску, но как раз на середине пути она исчезла. Большая, вросшая в землю, тропа исчезла, как оборванная веревка. Быть может здесь, где теперь шумит лишь непроходимая тайга, было ко- гда-то селение... Нам некогда раздумывать о причинах. Наше положение не из важных. Итти с ношей тяжело—мы уже сделали более двухсот верст и порядком притомились. Расчитывая на трехдневный переход, мы взяли вобрез хлеба и сегодня с'ели остатки. Идем по компасу. Итти по тропе было легко. Она искусно обходит сопки, то лепится по крутому склону, сема избегая крутых под'емов и спусков, то не- заметно забирается в горные выси по таежным распадкам, никогда не теряя основного направления. Теперь перед нами одна за другой вырастают солки. Тольно что перевалишь через одну, за ней другая, выше... Опираясь на винтовки, тяжело лезем на вершину, сгибаясь под тяжестью вьюков... Час... два... Питаем себя надеждой, что вот с этой увидим, наконец, желанную широкую залитую солнцем долину—цель нашего пути. Но с вершины видна лишь другая вершина. Обдираясь в зарослях чортоаа дерева, так густо усаженного колючками, точно весь лес опутан колючей проволокой, мы тяжело скатываемся вниз и дол- го лежим, не снимая мешков. Так проходит пятый день, шестой... Мы делаем едва три четыре версты в день. Нвши силы тают по часам... Теперь мы бессильно останавливаемся перед сопками и подолгу отдыхаем прежде, чем начать под'ем. Идем молча. Два дня мы уже ничего не ели. Я пытаюсь жевать виноград, но он еще зеленый, горький и я его бросаю. Тайга становится все глуше. Склоны сопок загромождены огромными глы- бами скал в таком хассе и обилии, тсчно здесь на землю обрушились небеса и завалили ее циклопическими обломками, глубоко зарывшимися в почву. От динамита болит голова и качается на плечах в такт шага, тяжелая, как чугунная. Вот на пути огромный поваленный кедр, я делаю попытку залезть на него и не могу; не хватает силы поцнягь ногу. Навалившись грудью на ста„л, я стою так долго и здесь впервые мне приходит мысль, что мы можем не ь^йти из тайги, что мы погибаем... Два дня назад, бросив свои ноши, мы могли бы налегке перейти тайгу, но теперь, пожалуй, и это уже не поможет. Ночуем тут же под одной из сопок. За время пути мы давно уже поте- ряли уважение к опасному грузу, который несем за плечами. Коробки разби- лись и динамит сбился в куски, перемешался с крошками хлеба, его мягкая желтая масса стала серой от пыли. Мы забыли про него. На привалах мешки летят на землю, как пустые, их пинают, перебрасывают, на ночь мы кладем их под головы и искры костра засыпают и их и нас. Чай у нас еще остался. Пьем чай и забываемся тяжелым обманным сном, Кт с т оиз нас кричит во сне. В тайге кричит какая-то птица, странная птица, которая всегда кричит ночью. И крик у нее странный. Точно едет телега и одно колесо у нее не смазано. Повернется колесо и скрипнет, громко на всю падь. Еще повернется—еще скрипнет, и так до света. Не заботимся о том, что свет костра можэт быть виден японским сторо- жевым посГам. Не знаем, где мы. Может быть ряд м тракт, тропа, на которых любит ставить свои засады враг. Сознание притупилась. Ночь проходит, красивая теплая ночь, невидимую жизнь которой иы так любим слушать, но ее красота нас уже не трогает.