Сибирские огни, 1922, № 1

шалась! Как не скинула—не знаю. Да Фенька-то хила родилась. Мало пома- ялась и псмерла. Дак я как встала, в грязи вся, иду в избу, трясусь думаю: зарежу ночью. А вот пятый десяток с ним бок-о-бок сплю. Не зарезала. Анна с испугом взметнула глаза. — Как же ты прожила с ним столько? Детей родила?.. — Прожила. И он-то привык. К старости лучше стал. Теперь, вишь, я всем заправляю. Все девок носиле. Он и знобился. Петеньку родила—обмягчил. — А ты-то... Ты-то как? Никого\не любила? — Ну, ягодка, баба грехи свои на том свете только скажет. Коль не пой- мают. Об этом чего баять. Дети пошли. В их утихомиралась. А теперь вот и Петеньку взяли; Федяйко-то малой еще. Цевок выдала. Тоже в солдатках хо- дют. Ох, детки, детки. Плакать-то нексли, а сердце-то мое никому не видать Да ладно, терплю. Только бы Бог потрудил да помиловал. — Как же можно так? Всю жизнь с ненавистью, с притворством! — Ну, мы люди темные. Так бабе положено. Глянька, светат никак? Ох, согрешила я с тобой! Пойду корову убирать. А ты на часок приляг. С тех пор не ходила Анна в гости. Сдружилась с Ивановной. Глубже во- шла в деревенскую жизнь. Часто думала: — Мудрость или тупость в них? Сколько силы таит Ивановна! Десятки лет сжимать себя, прятать ненависть, добиваться укрощения зверя... Не понять мне их- Вспомнилась Митревна. Сливалась с Ивановной в один образ. Совсем раз- ные по складу характера, по условиям быта. Но в основе было общее. Одина- ковое приятие жизни. И это общее было во всех крестьянских женщинах, каких видала. Затаили себя. Под внешней покорностью мужикам прятали бунт. Смелее были солдатки- Они больше походили на приисковых. Их боялась сначала. Но пришла раз солдатка Аксинья. Анна знала про нее от Ивановны. Торгует самогонкой. Гуляет с Францем военно-пленным. Сам становой ее отмечает. Вошла русая статная. Глаза голубые и дерзкие. —•' Здрасьте. Как принимать будете? Помелом аль добром? * Анна сидели за партой с книжкой. Ивановна пол подметала. Остановилась. Лицо сразу строгим стало. — Влетела—дуром! Видать птицу по полету. И на Бога не глянула: здрасьте! — Бог-от не уйдет. А мы свое откстили. На старости будем замаливать. Огрызнулась, и глаза блеснули. —• А я к вам с докукой, Николавна. Хозяин-от мой без вести пропал. Не знаете-ли, где справочку навести? Сказывают, вы до всего дошли. Не откажите? Ивановна опять не стерпела. — Что занадобился? Чужаки-то аль не слаще?.. — А ты попробуй. Узнашь. И вдруг стихла. Черточки на лбу легли и губы дрогнули. — Я, Ивановна, покору не боюсь, Людям меня можно судить, я сама знаю, что делаю. — Ну, рты-то не заткнешь. Знашь, так не делай, Мужик отыщется. Куда ты ему, гулена—захватана? — Эго мы с им разберем. Забыла, как молода была? Думки-то, однако, и у тебя бывали. Иссохнешь ожидаючи, А бабий век короток. И не увидишь, как скрючишься. Кабы я девка была, али хлипкая какая. Я здоровая. С им го- ду не прожила. Плоть то, она грешная. Пошто с мужиком разлучили? Не по- стылый был. — Тьфу, бестыжая. Ты ей слово, она десять. Ну и блудила бы тихомол- ком. Глянь-ка, и не скраснет! Пялит глаза... Тьфу! — Тихомолком, Ивановна, не желаю. Кабы я знала: по своей воле пошел, целым вернется, сам не испоганится, ждала бы. А ты видала, каких вертают? Будь они прокляты! От их мой блуд, да от тоски. Жгла Анну гневными глазами.