Сибирские огни, 1922, № 1

Захрипел раздраженно, со свистом: — Каждый имеет то, что заслужил. Они рабы от рожденья. Молчат, значи* могут терпеть... Дай воды и будет. Всегда расстроишь меня. Пришел доктор. .У двери долго протирал очки. Потом тер одну о другую ладони. Когда наклонялся с Ачной над лекарствами, услышала запах водки. Сегодня молчалив и сдержан. Л бывает груб. И его боится Анна. И часто жа- леет. Из ссыльных, женат на грубой кержачке. Несчастлив в семье. Посидел минут десять и ушел. За ним выйти Анна не смела. Догадается Георгий, будет пытать. Но знала. Доктор в ее комнате оставит записочку. Так условились, Больной дремал, просыпался, кашлял, ел, давясь, через силу, чуть не каждые два часа. Говорила, помогала, а мысли плели свою сеть. — Противен. Почему не брошу? Хочу пробыть в чистилище. Хоть этим оправдаться перед собой. Вспомнила прежнюю Анну. Разнузданную в словах, дерзкую напускным цинизмом, но ядром хорошую. Паденье было с Георгием. Не физическое. До него знала одного. Случайная близость. Ушла свободно и гордо держала голову. А вот с Георгием, Тут продалась. И в этом грех. За не- го хочет иа./лленья и не уходит теперь. За эти пять лет на прииске выросла как то в душе затаенная скорбь. Может, приисковую, не желая, впитала? — А Володя? Сразу прилила краска к щекам. Загорелись даже уши. Может из-за него и жаждет искупленья. Первые годы с Георгием вспоминала, но редко. Угарно было. Легко отогнать мысли. Кутежи, наряды, всегда на людях. Но совсем не забывала. Больше не изменяла Георгию. А вот год тому назад... К чему это проклятое воспоминание? Написала ему в тот глухой городишко. Плакала над письмом. Ждала ответа, как праздника. Думала напишет трогательное про- щенье. Написал. „Бросьте переписку. Напрасные старанья, наказаны по заслу- гам". И все письмо. Ударил метко. Перед вечером сказал Георгий, чтобы она ушла, Отдохнула. У себя в ком- нате, вместо записки, увидела доктора. — Третий раз захожу. Хорошо, что увидел Георгий Павлович умрет се- годня или завтра. Будьте готовы, Задрожала, побелела, ноги подкосились. Доктор подвинул кресло. Взглянул удивленно. Обидело недоверье взгляда. Заплакала беспомощно, по-детски. — Тише, услышит! Что вы? Выпейте воды. Зажала рот платком, а слезы льются потоком. — Что вы? Анна Николаевна! Ведь вы же знали. Я не думал. Ну пере- станьте. — Сейчас, сейчас... это нервы... Смерти испугалась. Злоба загорелась в красных от пьянства глазах. — Нервы! Вон там нервов нет. Взгляните в казармы. Или в аул. Вы что теряете? Георгий Павлович вас обеспечит. Получите свободу. Да не плачьте же. Эх, барынька! Ну какие у вас страданья? Умрет, забудете. Вон там рабо- чего запороли. Спирт нашпи. А баба осталась сам-шесть. А жрать нечего. Повыла да на работу пошла. Киргизка родить долго не могла, они ее за ноги к косякам дверей кибиточных привязали, а за руки давай трясти. Ну и затрясли. Ребенок мертвый и сама сегодня умерла. А киргизята воют. Вот это трагедия. А у вас и кусать есть чего, и жить будете с людьми, не с дикарями. Сразу замолчала. Почему-то особенно страшно про киргизку. — Зверье! Настоящее зверье. Как поглядишь, так нервы забудешь. Потирает ладони. Трясет головой. Смотрит по сторонам. Вынула из шка- фика приготовленный спирт и подала. Подняла заплаканные глаза. Улыбается. Точно прибитая. Фу, ты, пропасть возьми этих баб! Кое-как откланялся, ушел. Последний гудок. С фабрики тянутся. Ноет после работы тело. Опять ре- вут дети. Из труб тянет кизячный дым. Ест глаза Скорее бы сон. Но моло-