Сибирские огни, 1922, № 1

мы в его книгах—достаточно вспомнить „Слечеге иузитеита*,- "В дурнея* -обще- стве", „Ночью". Живите не только настоящим,—как бы хочет нам сказать писатель,—жи- вите и прошлым и будущим, всегда носигте их в вашей душз, эшз станет от этого глубже и шире, вы будете ощущать жизнь во всей ее полноте, вас захватит водоворот бесконечного чувства и мысли и вы познаете счастье. Короленко—самый светлый и ясный, самый бодрый из всех писателей на- ших; живая вода бодрости струится в его книгах неиссякаемо. Как и для Пушкина, для него «все благо", он радостно приемлет жизнь но одно условие готов ставить всегда и везде, чтобы жизнь и справедливость сочетались воеди- но, чтобы правда сопутствовала человеку на всех его путях и перепутьях. „Не смерть должна страшить разумного человека, а неправда", говорит он устами Сократа в рассказе „Тени".—-Я твой овод, афинский народ. Я больно жа- лю твою совесть, чтобы ты не заснул. Не спи, бодрствуй, ищи правду, афин* ский народ". Еслк-же чеповек совершцт неправду, он должен понести за нее то или иное возмездие: этого требует совесть. В очерке „Мороз" Короленко расска- зывает чрезвычайно характерную историю: зимою, в лютые морозы, ссыльный Игнатоеич равнодушно проехал мимо замерзающего в поле человека, а пэтом опом и>!ся, совесть проснулась в нем—пошел искать замерзающего, чтобы по- мочь ему, но заблудился и замерз сам. Рассказав об этом, Короленко роняет весь- ма инте? егную фразу: —„Романтик в нем казнил материалиста 1 '. Романтики милы сердцу Короленки, он сам романтик, сам идеалист, в луч шем значении этих слов. При столкновениях иллюзии с действительностью он всегда на стороне первой, и зн менитая писаревская формула „иллюзии гиб- нут—факты остаются" понятна ему только наоборот: «факты гибнут, иллюзии остаются». Ссыльный Игнатович погиб, но морально он победил,—погиб факт, а ил- люзия осталась. Бродяга Фролов беж т из сибирской каторги, его ловят, он бе жит снова, и так повторяется 11 раз—здесь опять побеждает иллюзия. Арестант Яшка без конца стучит в дверь своей камеры, протестуя против неправды—и тут никакой реальной пользы нег, есть только иллюзия и она торжествует. Слишком сильна в писателе вера в благое начало жизни, и победу неправды и зла он допускает только условно, как нечто временное, случайное, как какое то нелепое недоразумение, нуждающееся в скорейшем раз'яснении и устранении. И популярное стихотворение в прозе „Огни" есть, ьсущчости, гимн торже- ствующей иллюзии добра и света. Писатель знает, что ночные огни на реке только кажутся близкими, на самом же деле они далеко. Но его очаровывает их свойство—„приближаться, побеждая тьму, и сверкать, и обещать, и манить своей близостью". „Жизнь течет все в тех же угрюмых берегах, а огни еще далеко. И опять приходится налегать на весла... Но все таки... все-таки впереди огни!" Эго „все таки* глубоко знаменательно и характерно. „А все таки она вер- тится". „А всетаки впереди огни!" „А все таки" человек создан для счастья, как птиц?) для полета! Нечто от Д >н-Кихота есть в этом благородном упрямстве, в этом настойчивом стремлении подчинить действительность идеалу... Любовь красивее ненависти. Короленко великий жизнелюбец и больша- внугренняя красота—светлым отблеском солнца—дышет и светится на страния цах его книг. Красота и радость—его неразлучные сестры, радость солнца, сво- боды, борьбы за любимое дело, страстных порывои к лучшему. Даже безрукие уроды у него пишут афоризмы о счастьи, даже слепые тянутся к солнцу...