Сибирские огни, 1922, № 1

в тем, что одни мечтают в переустройстве даю себя, другие— для других, для многих, для приниженного и обиженного большинства. Мечта станционного смотрителя Гаврилова (в рассказе „Черке с ") сводится к тому, чтобы изловить черкеса с золотом и затем открыть кабак,—дальше кабака его тупая мысль не идет. Рыболов Нечипор „Шукает счастье" в земле, мечтает отыскать в древних развалинах золотую статую понтийского царя Митридата. При этом он заяв- ляет: „Батька не нашел делю, а я теки найду, со дна моря достану проклятую". Бродяга Фролов мечтает в свободе. Одиннадцать раз он совершает побеги из каторги—и все неудачно. „Города знал он только со стороны тюрем, в деревнях— бани и задворки. Жизнь прошла стороной и он смотрел на нее с о стереНы, с оп-ушек тайги и с своей бесконечной дороги". Свабода—ключ к счастые. Вне ее—счастья не существует. И мечтам о ней посвящен целый ряд рассказов писателя. „Челавак создан для счастья, как птица для полета". Я какой же полет, если крылья связ&ны? Прежде всего развяззть крылья, дать волю. Выслушав рассказ беглого каторжника с естргва Сахалине, Кореленко спрашивает себя: „Почему этот рас сказ произвел на меня такое впечатление", и отвечает: „Не трудностью пути, не страданием, даже не лютой бродяжьей тоской, а только поэзией вольной волюшки". В ночь под светлый праздник из тюрьмы бежит арестант. Вдогонку ему летит солдатская пуля, но жажда воли заглушает страх смерти. ( „В ночь под светлый праздник"). В бурную страшную ночь из тюремной башни бежит инсургент Диац. Пе- ред ним один путь—клокочущее море, но лучше одно мгновение свободы, чем долгие годы медленной смерти в глух'-х стенах тюрьмы. („Мгновение"). „От слова свобода человек как будто прибавлялся, в росте* , замечает Ко- роленко в повести „Без языка". Это повесть о бедных русских эмигрантах, крестьянах, продавших последние пожитки и уехавших в Америку искать счастья. Свободная Америка оказалась свободной в ковычках, социальные противоречия еще более острыми, чем Е Р о с ии, И идеалические герои повести переживают там какую-то сплошную трагикомедию, ьич ею о бще го со счастьем не имеющую. „... Не маслина цврла HI ниве жизни, а волчец и терн, потому что нива жизни поливалась не благодатным дождем, а кровавым потом раб< тва, и .псд землею от края до края стсял стон угнетенных". (.Сказание о Флоре"). Этот стон угнетенных не дает покою писателю, преследует его. Рабство, тюрьмы, изгнание—темы, к<.т®рым он постоянно возвращав,ся. Он идеализирует узников и мятежников, обличает угнетателей и насильников. Он любит правдо- любцев и правдоискателей, и с особенным пристальным вниманием следит за их судьбой. Ямщика Федора Силина „крепко обидели начальники" и пошел он „пра- ведных людей искать". Его честная, пытливая, детски-непосредственная мысль не мирится ни с каким насилием, и когда, например, он видит, как под усилен- ным конвоем, с обнаженными шашками, с заряженными ружьями, ведут оди- ночку арестанта, он не может удержаться от наивного вопроса: — Неужели-же человека этак водить подобает... будто тигру какую?. („Убивец"). Вот другой правдоискатель, протестующий против несправедливости и угне* тения, арестант Яшка. С^ди в тюрьме, в одиночной камере, он знает лишь один спо с об протеста: настойчивый стук в дверь. На каждую неспраЕедли. ость лб отношению к узникам он отвечает стуком, тревожащим начальство. От такого примитивного протеста у него опухли руки и ноги, но он не успокаивается. — „Скажи, Яков, зачем ты стучишь? — Обличаю начальников,—пояснил он.—Начальников неправедных обли- чаю. Стучу. — Какая-же от этого польза?