Горница, 1998, № 2

гие рассказывали целые эпопеи и истории своей ссылки и приключений. Коварная ли красавица за ­ губила жизнь этого человека, поднял ли недобрый товарищ бешеное чувство этого сдержанного, но пылкого человека, не стерпел ли он несправедли­ вой обиды, Бог знает! Иногда он совершенно мол­ чал, как Лука — целыми днями, но иногда сквози­ ла в нем какая-то детская нежность. Может быть, эта старческая доброта и потребность привязанно­ сти ребенка к кому-нибудь свели их незаметно. Сошлись они жить без подготовлений. Когда Лука таскал бревна для своей избы, в свободную минуту, окончив работу, сначала шутя, помогал и Палатов, а потом сам увлекся постройкой. При конце пост­ ройки они начали называть оба избу “наш балаган”, а раз вышло, что балаган наш, то странно было Матвею не обновить его. Выспавшись в нем, Мат­ вей попробовал удалиться, думая, что Лука пред­ почтет жить один, но, уйдя в казарму ночевать, на другую ночь пришел к Луке. Лука же на другой день сказал: — что, разве казарменные-то нары мягче? И этим положил конец отлучкам Матвея. Судьба соединила таким образом старика и мо­ лодого. Оба они были молчаливы. Только молча­ ние их было неодинаково. Лука молчал сурово, уг­ рюмо; Матвей Палатов серьезно. Лука молчал, когда вся артель 1 удела, потому что не хотел повторяться или он находил свет вообще слишком легкомыслен­ ным и глупым и, гак сказать, предпочитал старчески- философское созерцание. Молодой Матвей не гово­ рил потому, что часто не видел проку в одних словах, но глубоко чувствовал. Лука представлял из себя силу старую, отживающую; не любил вмешиваться в дела артели и приискового управления и говорил’ “моя хага с краю...” Палатов представлял силу Хвую, развивающуюся, отзывчивую: он принимал близко к сердцу каждую несправедливость, как будто бы эта обида была нанесена ему самому. Но сила Палатова IV. ДЕЛО НА В первый же день бунта, вечером, при огнях явился к Шниперу Фома Недорез, немного навеселе. Вошел и стал в прихожей у двери каби­ нета, где стоял бочонок с вином. Шнипер атаковал Недореза сразу, придерживаясь своей тактики заб­ расывать словами и, хватаясь за последнее слово противника, сбивать его с основной мысли, прида­ вать его речи другой смысл и понемногу, осторож­ но подводить к желаемой цели. — А! здравствуй, Фома!.. Ну, скажи мне на милость, как тебе не грех лезть из кожи из-за ка­ кой-нибудь дряни? Что тебе Митька — брат или сват? Да не ты ли несколько раз обязательно про­ сил меня переменить его, когда он работал у тебя была скрытая, он не любил рисоваться, не любил выскакивать вперед, не любил тратить слова на раз­ говоры ни с Шнипером, ни с артелью. Палатов был молод, статен и красив. Смуглый цвет лица и черные, выразительные глаза делали его похожим на жите­ ля южных стран. Человек он был горячий, только, к сожалению, малоопытный, в особенности в прииско­ вой жизни, как новичок. Впрочем, артель любила его за справедливость; он не позволял сильному обидеть слабого и всегда принимал сторону последнего. Раз, когда Дмитрий Горемычный работал вместе с Не- дорезом и последний ругал его за бессилие, называя бабой,— Палатов, работавший в одном забое с Недорезом, обругал его самой обиднейшею для при­ искового рабочего бранью, выражающею понятие о распутной женщине, пригрозил кайлой и сказал Дмитрию: “иди, горемыка, работать лучше со мной”. С тех пор упрочилось за Дмитрием прозвание “Го­ ремычный". Палатов терпеливо работал с ним до того времени, когда он слег в больницу. 12 мая, поздно вечером, когда Палатов с това­ рищем своим Хохлом улегся спать, к нему пришел из больницы возчик Гущин и объявил новость. Лука посмотрел молча и перекрестился. Палатов поблед­ нел. Затем он стал одеваться и сказал Гущину: — Пойдем! — Куда? — спросил тот. — В больницу, — отвечал Палатов. Все время он был странный. Придя туда, П а ­ латов увидел Горемычного лежащим на койке. Волоса его были всклокочены, на губах запеклась кровь, лицо покрылось бледно-желтым цветом смер­ ти. Палатов долго смотрел на него молча. Что он думал в это время, Бог его знает. Глаза его сделались влажны, он хотел отвернуть­ ся, но вдруг ноги его подкосились, и он зарыдал громко навзрыд, как ребенок, так, что Гущин был изумлен. Никогда он не слыхал слез, кроме бабьих. Л АД ПОШЛО внакате? Ведь ты обязательно должен знать, что он был больной, пропащий. — Да оно правда, Протас Протасович, что он был нездоровый,— ответил Недорез, почесывая затылок.— А все-таки... — А все-таки не стоило кричать из-за такой дряни. Ведь он не сегодня-завтра и так бы подох. Ну, стоит ли нам ссориться из-за таких пустяков? Ты работник у меня хороший, первый, а кричишь больше всех. Ну, да я не сержусь на тебе, я знаю, что ты сам бы не стал кричать, тебе кто-нибудь подучил, обязательно подучил. — Кому подучать, Протас Протасыч,— своя дурь.