Настоящее, 1928, №10
О КТ Я Б Р Ь 1 928 5 РЕДАКЦИОННЫЙ БЛОК-НОТ 7. ПИСЬМО ИЗ МОСКВЫ . . .Х о т и т е — о Толстом? Я не видал более мертвого и никчемуш ного юбилея (кроме, конечно, тол стовцев, которые пытались бузить). У дверей Большого театра были хвостики безбилетных людей, эгак 20-25 жаждавших входа. Очень ин тересно: комсомолец менял свой билет на Толстого на билет на Мая ковского (в тот же вечер в Крас ном зале МК). В театре чинно, очень пустовато— Маяковский, несомненно, отбил публику у старичка. Скучно, обяза тельно. После Луначарского мно го народу кинулось вон. Сцена в серых холстах. Нарисован ный 10-ти метровый Толстой в нарисованной рамочке. В 5 ря дов спрессованная толпа на сцене — президиум и предста вительство интеллектуалов. 11 виолончелей играли баховскую скучищу, а операторы Совкино не догадались снять эту шеренгу. Ушел с отчетливым сознанием по терянных полуторых часов. Впро чем, это дело тянулось за полночь, и публика раз даже оживилась — когда приветствовала Цвейга. У Маяковского было интереснее. Он крыл Тальникова, который в «Красной Нови» изрядно пренебре жительно поплевал на него, как на газетчика. Тальникова ком со мольцы требовали на трибуну. Ес ли б он оказался в зале, ему при шлось бы круто—ребята больно г о рячие и звонкие. Комсомольцы выступали —i «то крыл, кто защищал Маяковского, но все по-хорошему, по-товарище ски, кроме, пожалуй, очень франто ватого «комсомольца из Большого театра», который стал допрашивать Маяковского, почему в первом клас се ездит. Впрочем, этот комсомолец договорился до варки котлет и был высмеян. Самое интересное тихий паре нек просил Маяковского написать новые заграничные впечатления прозой. Другой возгласил: «Долой Маяковского-поэта, да здравству ет Маяковский-журналист», и Мая ковский аплодировал ему, а две де вушки, требовавшие «и поэта и журналиста», остались непоняты. Эмоциональная эпоха превра щается в интеллектуальную. П о требность в документальном филь ме, литературе факта, ощущение нового фактического материала в театре (ведь сейчас погоду в теат ре делает драматург, а не режис сер). Как важно это закрепить! Вот она где только начинается уче ба по-настоящему! На культуре факта только можно вырастить на стоящую методику социалистиче ской учебы. Был на фильме «Лев Толстой и Романовы» Эсфири Шуб. Большая неудача. Вместо опротестованного Толстого, — привлекательный, о г ромный, облепленный мелочью, ге роический старик. Понятно — он дан на фоне идиотского семейно парадного быта Романовых. На этом фоне любой граф выйдет Ма ратом. Николай II играет в теннис. Это городовой с ракетой — высокие са поги, шаровары, мундир и фуражка, И так он бегает. А тема фильмы, казалось бы, — дискредитация не противления злу. Я охарактеризо вал фильм, как неудачный, в виду эклектического ведомственного за каза. Мораль левым: не лазь юби- леить. Юбилейная эклектика изу родовала то, что могло быть удар ным и отчетливым. А последняя часть фильмы—про тивопоставление Ясной Поляны (с ее диванами, реликвиями, портрета ми) — Москве, урбанизму, строи тельству — тоже несостоятельно, ибо уже болыц$ глаз не приемлет условных штампов, в которых ки нематографисты выражают строи тельство: «Трамваи, расходящиеся на повороте» , «как^я-то машина вращается», «пять аэропланов в не бе», «физкультурницы идут через Красную площадь». Нестерпимо! А вот где было хорошо , так это в Парке Культуры и Отдыха. П ос ле дней спартакиады, когда мо сковские трамваи, скосившись на бок, скребли подножками булыж ник, уволакивая грязную Москву к стадионам, где мозги проветри вал спортивный азарт, я в первый раз себя чувствовал так взбодрен- но. Трюки, аттракционы, игры, уп ражнения, показы, выставки, к о т о рые обычно сервируются для лю дей изредка — на вечеринках, пик никах, гуляньях, — здесь постоян ны. Тут приучают людей вводить игру, ясное расположение духа, спортивный час в ежедневную потребность. Когда открыт Парк, это все раь- но—будто вся сырая, вшивая М оск ва чистит себе зубы, полощет рот и делает приседания. И на эту зарядку такой у города аппетит, что по воскресеньям очереди к трамваям, а автобусы чешут сту пенькой камни. 250.000 человек бы ло в Парке в последний праздник. Это у нас будет, как Эйфелева башня для Парижа. А как сделать Парк?— Взять буль вар со всем его бульварным скоп лением и юную прущую силу, к о торая ломает скамьи, изощряясь перед женским полом, — бросить на турник, воллейбольный мяч, го родки, чоргово колесо, спектакль. Самое болезненное здесь в кру гах эстетических интеллектуалов, говоря языком английских газет, - «дело Мейерхольда». Мейерхольд был с ’еден и растворен нивеллиро- ванной театральностью. Процесс усвоения его изображений был в то же время процессом угасания режиссерской функции и роста зна чимости материала, демонстрируе мого со сцены. Театр МГСПС — это стабилизованная форма совет ского театра на сегодня. Мейер хольд был слишком формалист-но ватор, чтоб самому войти в этот процесс стандартизации спектакля. Он противопоставил себя этому процессу, бросился от него в дру гую сторону — классическую—и . . . задохся от безвоздушия горных вершин. Ему, чтоб вернуться в театр, на до себя радикально переломить, а главное — суметь быть бунтарем с массами, а не бунтарем против масс. Кстати. Киршон в ответ мейер- хольдовцу, который в Доме Печа ти называл себя и своих товари щей бунтарями, сказал: «Нам бун тарей не надо, нам нужны ».. . по одной версии середняки, по другой —строители—не знаю в точности, ибо сам не был на диспуте и пере даю из вторых рук. Киршон прав по адресу бунта- рей-формалистов. Но к чорту г о дится его середняк ли, строитель ли,— если он не будет бунтарем против всех фетишей-условностей, вкусов, предрассудков, на которые поднимает руку революция. Печальное, конечно, положение с труппой. Без Мейерхольда ей трудно, ибо она очень обескровле на уходами. Но даже если бы она была здорова—то сейчас, в момент осознанного кризиса, надо сделеть исцелитедьный поворот. А она на это неспособна, она не знает, куда поворачивать, и смотрит па Масте ра (так в труппе зовут Мейер хольда), а Мастер тяжело болен своим кризисом, который одновре менно есть и кризис театра, став шего бытовым и жанровым—не те- атр-агит, не театр-ток, а театр-кар тинка. С большим интересом читаем мы вашего «Газетчика». Какая свежая, отчетливая, веселая, нужная вещь! Сейчас федерация советских ' писа телей стоит перед выпуском еже недельной писательской газеты. Bor она и должна была бы выгля деть, как «Газетчик». Но, впрочем, увы, не верно. Ведь, федерация — это учреждение, действующее не по принципу взаимоподталкивания своих звеньев, а по принципу взаи- моодергиванья. Боюсь, что ее газе та будет корректной простыней, где тревожность дискуссионных полос будет покрыта храпом бел летристических подвалов. (С. Г.). 2. ОВИДИИ НАЗОН И « КЗЫЛ- ОЙРОТ» Поэт Овидий Назон жил более 2000 лет тому назад; если я вспо минаю о нем сейчас, т о к этому меня вынуждают некоторые совре менные обстоятельства. Назон писал о богах и героях на материале греческих легенд. Меж ду прочим, им написано сказание о «золотом руне». Грек Язон отправился со свои ми друзьями за море в страну Кол хиду, чтобы добыть там руно с з о лотого барана. Царь Колхиды о т казывает грекам, но Язон влюб ляет в себя дочь царя—Медею и зовет ее в Грецию. Медея колеб лется, потом соглашается. Язон увозит ее, а также и руно к себе на родину. Легенда сложена греками, оче видно, в то время, когда они коло низировали берега Черного моря (Колхида — Грузия). Целевое наз начение легенды: подчеркивал:, преимущество культуры колониза торов перед культурой колонизи руемых и оправдывать грабеж к о лоний. Позднее по этой схеме (культур ный колонизатор приезжает в эк зотическую местность и увозит т у земку) написаны тысячи произ ведений. Например, «Бэла — Л ер монтова; из позднейших произве дений — «Земля подшефная» I . Доронина. Доронин непременно хочет увез ти деревенскую комсомолку Лизу в город. В этом сказывается его колонизаторское отношение к д е ревне. Впрочем, я думаю, что здесь ви новата не политическая невыдер жанность Г. Доронина, а его си сте ма мышления литературными шаб лонами. Мышление и творчество по ли тературным шаблонам очень рас пространено. На этой неделе три поэта при несли мне три поэмы. Они отличаются только по ме сту действия (Ойротия, Казакстан, Нарым). Сюжет же всех трех стихотворе ний одинаков и уходит к Овидию Назону. Вот он. Городской поэт, человек культур ный и в одном случае даже член ВЛКСМ, приезжает в дикую мест ность, пользуется гостеприимством доверчивого старца из местных жи телей, а потом обольщает дочь этого старца и увозит ее в город дальний, в город шумный.—Что он там с ней делает— во всех трех сти хотворениях не сказано, но всюду отмечено, что огорченный родитель медленно умирает под крики сов и других животных.
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2