Настоящее, 1928, №2

l i дета его являются выполнителями и продолжателями программы стари­ ка—каждый по-своему, каждый со своими видоизменениями. Их у него трое—два сына и дочь. * * * * Г Когда я укладывался спать в отве­ денной мне комнате старика (скаби- нетик», как называет ее наш «тор­ гующий крестьянин»), я услышал за стеной чей-то жидкий мужской, раз­ драженный голос: — Ты что же, отец, коммуниста в дом привел? Ты что это чудить вздумал? В тягучих интонациях голоса мне послышалось что-то знакомое, не­ приятно-знакомое и притворное, поддельное. Злоба, однако, в голосе была самая настоящая, едкая и нуд­ ная. Старик отвечал шопотом, шикал ка говорившего, но тот не унимался и голоса не понижал: — Врешь, отец, слеп ты стал на старости лет... Я коммуниста за вер­ сту узнаю. По сапогам вижу—ком­ мунист... Последнее слово он особенно про­ тянул, усиливая свою притворную интонацию. Каким образом можно узнать ком­ муниста по сапогам, особенно, когда видишь его мельком через дверь другой комнаты (мы приехали позд­ но ночью, и старик сразу провел ме ня в «кабинетик»)—до сих пор не могу понять. Вероятно, для этого нужно обладать неизвестным нам, обостренным классовым чутьем. А, может быть, действительно, в на­ шей походке есть что-то такое, что кладет свой отпечаток на наши са­ поги?.. Во всяком случае, я знаю твердо, что этот человек не дове­ рял моим чистым намерениям до са­ мого дня моего от’езда. Это был старший сын Нил Нилы- ча. Наружность его меня поразила. Она никак не подходила к этому чистенько вымытому дому, с бле­ стевшими красными полами, с узор­ чатыми половичками, с точеными этажерочками, с вязанными салфе­ точками на столиках у окон. Он был подчеркнуто неопрятен: грязные, как-будто засаленные ру­ ки, жидкая, рыжая, непричесанная бороденка, потное, припухшее лицо, глаза с краснотой, как от бессони- цы или пьянства, ситцевая руба­ ха, подпоясанная облупленным ре­ мешком с болтающимся концом, стоптанные заношенные пимы с об­ валившимся на пятку задником и за- , дравшимся вверх носком... Так не­ опрятен может быть только человек, заботящийся о своей неопрятности, как франтиха о своей красоте. Когда я, вглядевшись в него, еще раз услышал его голос с неесте­ ственными интонациями, я понял смысл его внешности и наряда: па­ рень работает под мужичка—срвер- Гравюра на дереве С. Липина шенно очевидно. Зачем ему это нужно и что это означает, я разо­ брал позже, когда посидел с ним в пивной и выпил с ним полдюжины пива. Пьет он много и каждый день. При чем—дома пьет один. После обеда уходит к себе в комнату, там его ждет графин, тарелка огурцов, та­ релка капусты... Обязательно огур­ цы и капуста—крестьянская пища— это входит в программу. Там он пьет и—читает. У него библиотечка, хорошо по­ добранная, с целеустремленностью, с установкой, с программой, с наме­ рением. Какие, вы думаете, книги? Жития святых, порнографические романы, классики?—Нет. Главное ме­ сто занимают книги коммунистиче­ ские: «Исторический материализм»— Бухарина, «Основы ленинизма»— Сталина, отчеты партийных с’ездов, материалы об оппозиции... Кроме то­ го, несколько томов «Истории ин­ квизиции» какого-то французского автора, купленные у букиниста. Это не для выработки миросозер­ цания, конечно. Миросозерцание уже выработано. Библиотечка и упря­ мые, кропотливые, с нажимистым подчеркиванием карандашом, с вы­ писками на узких полосках бумаги для высверливания дыр в комму­ низме. Выписка из Сталина и рядом вы­ писка из материалов оппозиции. Вы­ писка из «Исторического материализ­ ма» и рядом выписка из «Истории инквизиции». На полях—карандашом: «Правильно. Сделаем по-вашему: чтобы дыхнуть нельзя было». «Верно! Диктатура класса. Но ка­ кого, товарищи?». И—крупным, изломанным почер­ ком: «Ага! См. стр. 175 «Истории ин­ квизиции». «Историю инквизиции» я попросил у него для прочтения. Он взял кни­ гу мокрыми от огурцов пальцами, потряс ее и сказал, глядя на меня нагло и испытующе: — Почитайте... Полезно для ".рав­ нений с текущим моментом. Перелистывая книгу, я нашел ли­ сток бумаги, исписанный тем же дергающимся почерком... «Премногоуважаемый и мудрый редактор нашей любимой газеты! Зачем ваша партия разоряет так называемых кулаков? А на ком дер­ жится страна, уважаемый редактор? Неужели вы действительно думаете, что с бедняками построите государ­ ство? Под суд кулака-спекулянта,— пишете вы.—А вы когда-нибудь ви­ дели своими глазами, какую пищу ест и как трудится с утра до ночи «кулак-спекулянт»? Опомнитесь, по­ ка не поздно, и перестаньте сеять раздор в народе, продажные писа­ ки. Крестьянин-трудовик». Итак, крестьянин-трудовик — это он, сын вашего «торгующего кре­ стьянина». Да, забыл сказать. У него есть еще одна книга, вернее, четыре книги, они лежат у него на тум­ бочке возле кровати. Эти книги он читает для души, для отдыха и заб­ вения, после того, как опустеет графин. Тогда он вытирает пальцы рубахой (эти книги нельзя пач­ кать, для них—отклонение от прин­ ципа неопрятности) и ложится, бе­ режно листая страницы: — Есенин. Стихи он напевает, раскачиваясь на постели, пока не одолеет сон и книга не вывалится из рук. Любопытная особенность его от­ ношений с отцом: в трезвом виде он относится к отцу почтительно, преувеличенно почтительно, так же, как преувеличен его крестьянский говорок. Это тоже принцип—часть программы: патриархальные отно­ шения. — Мудрый мужик,—сказал мне наставительно и вызывающе,—хо­ зяин... Хо-зя-ин!.. Но, находясь в опьянении, часто вопит визгливо-истерично и нату­ рально: