Сибирский Колизей, 2007, № 3

Премьера Томаш Шимерда «Наши чувства — это наша жизнь» Томаш Шимерда в прошлом — оперный певец, а ныне успешно соединяет профессии телевизионного и оперного режиссера. В НГАТОиБ он поставил оперу чешского компо ­ зитора Леоша Яначека «Катя Кабанова». Накануне российской премьеры оперы, кото ­ рая состоялась 3 февраля, режиссер дал интервью «Сибирскому Колизею». Томаш, расскажите, как вы стали режиссером? Мои родители очень любили музыку и дали мне музыкальное образование: я играл на скрипке, пел в детском хоре. Мне это не очень нравилось — до тех пор, пока наш хор, сотрудничавший с Национальным театром в Праге, не пригласили для участия в опере «Кармен». И эта опера стала моей «судьбой». Мне было лет двенадцать, когда я открыл для себя новый удивительный мир — мир театра. И хотя еще в то время меня интересо ­ вала работа режиссера, и у меня нередко было свое видение того, как бы я это поставил, я и не думал тогда, что впоследствии это станет моей профессией. Я считал, что не настолько талантлив, чтобы стать режиссером. Но позже, когда я при ­ шел в театр в качестве солиста и работал со многими режиссерами, мне часто казалось, что, наверное, я бы мог сделать это лучше, чем они. В общем, в 27 лет я поступил в студию оперной режиссуры в Академии музыкального искусства (у нас это высшее учебное заведение) в Праге и начал работать ассистентом режиссера в Национальном театре и на телевидении. Одновременно? Да, сразу и там, и там. И всю дальнейшую жизнь у меня это шло параллельно: я закончил Академию, работал режиссером в разных театрах и на телевидении, снял много филь- мов-опер и в студии, и на сцене, в прямой трансляции. Время показало, что кое-что из меня все-таки получилось — в этой профессии я больше 20 лет, и уже столько постано ­ вок, что все и не упомнишь. Вам в работе помогает ваш опыт как оперного певца? Очень помогает. Прежде всего, я знаю, что возможно на сцене, а что — нет. И потом, у меня всегда хорошее отношение к певцам — я их уважаю, люблю, поскольку пони ­ маю, что все мои сумасшедшие режиссерские идеи ничего не значат без певцов, кото ­ рые реализуют их на сцене. И я надеюсь, что мы получаем взаимное удовольствие от работы. А вы вносите в постановки что-то из своего опыта телережиссуры? По-моему, нет. Мне кажется, это две разные профессии. Ведь в театре зритель сидит в зале и смотрит на происходящее на сцене только с одной точки, а у телевидения есть гораздо больше возможностей, чтобы показать актеров, их движения, и это, конечно, накладывает свой отпечаток. Давайте поговорим о «Кате Кабановой». Это произведение, которое, на мой взгляд, удиви ­ тельным образом сочетает два начала: чешская опера, в основу которой положена русская драма. Теперь чешский режиссер ставит ее в русском театре. А для вас в этой постановке чего больше, чешского или русского? Я считаю, это чисто русская опера, по крайней мере, композитор мыслил ее именно так. Яначек вообще очень трепетно относился к русской культуре, он был «русофилом». И это принесло в его жизнь один трагический момент его дочь Ольга поехала в Петер ­ бург, чтобы усовершенствовать русский язык, во время эпидемии заболела тифом и умерла. Для Яначека, который очень любил свою единственную дочь, это была траге ­ дия, своего рода «жертва», которую он принес русской культуре. Он сам очень любил Россию, мог читать и писать по-русски. Вы знаете, я очень рад, что художник-постановщик — русский. Не только потому, что Игорь Гриневич — очень знаменитый художник, но и потому, что реалии на сцене дол ­ жны быть действительно русскими по духу. А не такими, какой, по нашему мнению, должна была выглядеть Россия в то время. Как вы считаете, сама история, описанная Островским, могла произойти в Чехии или это именно русская история? Я думаю, русская. И дело не в сюжете, не в отношениях между Кабанихой и молодыми, а в самом характере Кати, в том, что для нее так сложно и даже невозможно, оказывается, принять свою судьбу и как-то продолжать жить. И то решение, которое она приняла, — мне кажется, это так по-русски. В «Грозе» чаще подчеркивают социальный аспект, стоит вспомнить хотя бы хрестоматийную статью Белинского «Луч света в темном царстве». А опера Яначека все-таки более психоло ­ гична, она скорее о любви, о женской душе. Как эти два начала сочетаются в вашей поста ­ новке? Действительно, в опере социальных моментов осталось немного. Яначека это не так интересовало, потому что для художника его времени социальные проблемы — это не тема для оперы. Его по-настоящему волновало то, что происходило с Катей и в ее душе. Он по-своему влюбился в Катю, в этот тип женщины, которой так нужна любовь, кото ­ рой так сложно жить в этих условиях. И для меня именно в этом — смысл «Кати Каба ­ новой». В мире существуют разные постановки этой оперы, Катю часто изображают сумасшедшей. Но мне кажется, она не сумасшедшая, а просто очень чувствительная, с сильными эмоциями — то, что в психологии называют «гиперчувствительность». Она очень чутко на все реагирует. Такие типы людей часто встречаются в театре, все актеры такие, ведь наши чувства — это наша жизнь. «Катя Кабанова», как и многие другие оперы, — это опера о любви... В чем, по-вашему заклю ­ чается уникальность трактовки этой темы Яначеком? Мне кажется, Яначек очень похож на Пуччини. Можно найти много общего между «Катей Кабановой», к примеру, и «Богемой». И хотя Яначек был старше Пуччини, но в истории развития оперы он на несколько шагов впереди. В начале своего творческо ­ го пути он занимался в основном этнографией, много ездил по деревням, записывал не только песенки, но и то, как люди разговаривают, фиксировал интонации человече ­ ской речи. Мы знаем, что это принцип скорее драматического театра, где существует множество вариантов, как сказать одно и тоже слово или фразу. Яначек использовал это в своих операх, переводя речь в музыку и дополняя ее эмоциональным подтекстом оркестрового звучания. И этим опера выше драмы — возможностью одним аккордом, одним звуком передать целую гамму эмоций. Когда Катя жалуется Варваре «Ночью я не могу спать», в том, как она споет это, — вся тоска, все мечты, вся жажда любви. Именно поэтому эта опера так волнует нас и сегодня, мы принимаем это близко к сердцу. Тем не менее в этой опере явно проступают реалии XIX века, хотя Яначек — композитор, безусловно, XX столетия. И вы, насколько я знаю, делаете спектакль именно о XIX веке, не осовременивая ее... Нет, на мой взгляд, в этой опере это невозможно. Там есть такие моменты, которые имеют отношение только к XIX веку. Хотя подобные отношения между людьми могут быть, конечно, и сегодня тоже. То есть она по-прежнему актуальна... Да, но социальный фон, который там присутствует, принадлежит явно веку XIX — тип купца Дикого, каких много в пьесах Островского, и молодой интеллектуал, каким в опере является Кудряш, а у Островского — Кулигин. Возможно, он — из поколения народников 60-х годов, студентов, которые шли в народ, надеясь изменить его жизнь к лучшему. Как «луч света в темном царстве». А как вы считаете, нужно ли осовременивать оперные сюжеты в принципе? Чтобы публика лучше могла понять оперу, ее идею? Я бы сказал так: есть оперы, в которых это возможно, например «Трубадур» или другие оперы XIX века, где либретто так запутано и глупо, что их можно поставить как угодно. К примеру, оперы молодого Верди, где все же больше драматизма и эффектности на сцене, чем глубоких психологических переживаний. В отличие от «Отелло» или «Аиды». Но большей частью оперные сюжеты связаны с конкретной исторической ситуацией. Например, у Яначека есть опера «Енуфа», которую один известный английский режис ­ сер перенес в некий индустриальный мир. И получилась другая история, совсем не та, о которой писал Яначек. Хотя не так давно я видел «Риголетто» в очень интересной современной постановке. Но чтобы ставить такие спектакли, режиссеру надо быть талантливым, интеллигентным и очень бережно подходить к спектаклю. Что касается «Аиды»... «Ла Скала» открыл этот сезон роскошной традиционной египетской «Аидой» Франко Дзефирелли, у нас идет нашумевшая постановка Дмитрия Чернякова. Как вы относитесь к радикальным версиям таких опер, как эта? К сожалению, я не видел «Аиду» в вашем театре... Конечно, спектакль возможно поста ­ вить по-разному, а если это сделано умно, тогда это открывает новые возможности, новые грани произведения, не противоречит его смыслу. Если бы я ставил «Аиду», на сцене тоже вряд ли были бы фараоны и сфинксы... Но вы бы не хотели поставить эту оперу? «Аиду» — нет, мне это не так интересно. А что вам интересно? Знаете, в основном мои мечты осуществились. Я поставил почти все оперы, которые люблю, французских композиторов, «Фауста» Гуно... «Сказки Гофмана» — вот, пожалуй, та опера, которую мне хотелось бы делать. Томаш, а как вы относитесь к современной опере? Вы знаете, в этом смысле я немного пессимист — мне кажется, что период расцвета оперы кончился. Оперы, создаваемые композиторами? Да, посмотрите, сколько было гениев в XIX и XX веках, сколько опер писалось, только у Верди их около сорока! Их сейчас исполняют далеко не все. Так же и с Пуччини. А в едь это были гениальные композиторы! Есть ли сейчас авторы такого уровня — трудно ска ­ зать, я пока не вижу. Потом, мне кажется, изменилось само отношение к театру. В XIX — начале XX века театр был более популярен, он был не только элитарным искусством, но и развлечением, ведь тогда не было ни кино, ни радио, ни телевидения. А сейчас дру ­ гие возможности, вы включаете телевизор, и там — 80-100 программ. Конечно, 99 про ­ центов из них сумасшедшие, глупые, чисто развлекательные, но есть и такие, как канал «Культура», который я смотрю всегда, когда бываю в России. А как вы считаете, зачем люди идут в оперный театр сегодня, в век телевидения и Интернета? Интересный вопрос... Многие, мне кажется, идут на своего рода светское мероприятие, чтобы встретиться с друзьями. Для кого-то поход в оперу — это традиция, их водили туда родители и теперь они ведут своих детей. Насколько много тех зрителей, которые приходят в театр, потому что без этого им невозможно жить, — не могу сказать... Но если вы как режиссер осознаете, что значительная часть публики идет в театр, и в том числе на ваши постановки, с такой мотивацией. .. Я вам открою одну тайну — я работаю в театре для себя... Не для публики? Нет, конечно, это неправда. Разумеется, я хочу, чтобы люди, пришедшие в театр, испы ­ тали сильные чувства и эмоции, чтобы они смогли душевно обогатиться, хочу пробу ­ дить то эмоциональное богатство, которое заложено у них в душах... Знаете, в отноше ­ нии своей профессии я очень скромен, моя основная задача — помочь публике понять идеи, заложенные в произведении. Я — скорее переводчик, чем соавтор. Беседовала Анна Фефелова